Отвергнув соблазн, чиновник полиции потребовал от Завитка оставаться на месте до глубокого вечера или пока сам за ним не явится и с большим удовольствием покинул ресторан. Богемная атмосфера стала уж больно удушлива.
На улице за него взялась логика. И стала нашептывать: «Если поверить словам этих скользких личностей, что получается?» Получается, что убийце оставалось чуть больше получаса, чтобы провернуть все дело, ответил ей Родион. При этом не попасться на глаза и вынести картину. «Как такое возможно? — опять спросила логика. — Вор и убийца — разные профессии, разве нет?» Родион согласился. Но ей было мало: «А если один из них врет?» А если оба? — возразил Родион. На этом спор благополучно зашел в тупик. И тут в разгоряченную голову Родиона пришла идея, которая требовала немедленной проверки.
Городовой Брусникин заметил подозрительную личность издалека. В этот раз юнец двигался не сворачивая и как будто прямо на него. Ну, точно — террорист. Сейчас выхватит бомбу — и нет младшего городового, останутся ошметки шинели и благодарность начальства. Изготовившись к худшему, Брусникин расстегнул кобуру и тронул рукоять револьвер. Чтоб при малейшем движении…
Юноша торопился, но руками размахивал, а не прятал их по карманам. Не дойдя пяти шагов, улыбнулся совсем просто, почти по-детски и громко спросил:
— Городовой, вы вчера утром на этом посту находились?
Такой вопрос от террориста служивый не ожидал и промолчал сурово. Все еще сжимая оружие.
— Ой, извините! Позвольте представиться: Ванзаров, от сыскной полиции… Здравствуйте… — И мальчишка протянул руку.
И тут Брусникин вспомнил. Его приятель, старший городовой Самсон Семенов, как-то украдкой показывал новичка и отзывался о нем в самых лестных выражениях. Причем величал «отменным человеком» — не меньше! И это Семенов, от которого слова доброго не дождешься о своем брате-городовом, не то что о чиновнике. Осознав роковую ошибку, Брусникин отменно козырнул, а потом с чувством пожал теплую и упругую ладошку. И доложил: который день на одном месте.
— Примерно с восьми до половины десятого не замечали каких-нибудь господ с большими прямоугольными предметами?
— Так точно, было. Целых три штуки. Несли что-то большое и плоское. Я уж собрался проверить, но, гляжу, заворачивают в Общество художников. Ну, все понятно — маляры. С той стороны Гороховой являлись. А что, надо было задержать?
— Нет, правильно поступили… Спасибо, вы мне очень помогли! — сказал Родион и рысцой отправился к дому на Большой Морской улице.
А Брусникин остался от встречи в самых приятных впечатлениях. Прав Семенов: славный малый, хоть начальник, а человек!
Павел Наумович Музыкантский так давно вращался в мире прекрасного, что прекрасно усвоил: успех выставки определяет не качество картин, не толпа посетителей, не помпезность зала, а рецензии в вечерних и особенно утренних газетах. Что репортеры отпишут, с тем публика и согласится. Свое мнение иметь тяжело и хлопотно, а вот пристроиться к чужому — очень приятно.
Главный человек на вернисаже не художник, а журналист. Его следует встретить, приласкать, угостить, а там, глядишь, и сил на картины не останется. А раз так — писать придется только похвалы и дифирамбы. Чтобы критиковать, это же думать надо. А репортеры тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Ленивы и любят шампанское. Главное, чтоб имена его подопечных не перепутали. Пускай часть картин уже продана, но ведь это начало! Ведь художник — та же дойная корова. Чем известнее коровушка, тем молочко ее слаще, то есть дороже. Потому господин устроитель тщательно подсчитывал количество бутылок для фуршета, в который раз проверяя список приглашенных, чтобы не забыть нужного щелкопера.
От приятного занятия его оторвали грубо и громко. Молодой человек полноватой наружности, слегка запыхавшись, кашлянул так, словно в пустом зале взорвали бомбу. Музыкантский вздрогнул и вопросительно приподнял брови: дескать, в чем дело, любезный? Кажется, тот самый мальчишка, что утром по залу болтался.
— Вы вчера картины для развеса до которого часа принимали?
Вопрос был столь безумен и задан так нагло, что Павел Наумович не смог ответить как следует: «вам какое дело?», а растерянно пробормотал:
— До десятого часа… У нас с этим строго. Опоздания не допускаются. А…
— А сколько картин каждый участник выставки приносил?
— По одной, разумеется. Но…
— Но вы лично у каждого принимали?
— Как же иначе!
— В чем… В чем картины приносили?
— В чехлах… Позвольте! — Устроителю надоело, что какой-то юнец играет им, как мячиком. Всему надо меру знать. Пусть был сбит с толку, но теперь поставит нахала на место. — Что вам здесь надо? Кто вы такой? И что за допрос?
Быстро и кратко Павел Наумович получил ответы на всё сразу. Всякий смекнет: накануне открытия выставки сыскная полиция — не лучший гость. А потому Музыкантский сразу стал крайне любезен и целиком предоставил себя для любых услуг. В хорошем смысле.
— Постарайтесь вспомнить: не было у кого-то еще одной картины в чехле?
Мальчишка буравил взглядом столь дерзко и вид имел столь решительный, что Музыкантский не на шутку забеспокоился.
— Нет, нет, исключено, — заверил он и постарался вложить всю честность, что еще осталась в его коммерческой душонке.
— Можем предположить, что не заметили второй картины… Не спорьте, можем… Очень хорошо… В Обществе художников должен быть запас картин для всяких выставок и тому подобное. Где этот склад?
Павел Наумович давно не слышал, чтобы о живописи говорили, словно о мешках картошки, совсем загрустил и признался: «склад» есть, но к нему отношения не имеет. Да и находится в подвале под замком. Ключ — у председателя Общества. Просто так не войти. Да и кто бы рискнул: сунешься без разрешения, поймают смотрители — чего доброго, выгонят с позором навсегда. Ответ, кажется, устроил господина из полиции, но удавку он не отпустил:
— Значит, молодых художников в строгости держите…
— По-другому с творческими личностями нельзя, — Музыкантский сдобрил ответ улыбочкой, но усилия пропали зря. Гость не реагировал.
— В таком случае чем объяснить ваше особое внимание к персоне Макара Гайдова?
— Отчего же особое, как со всеми, наравне…
— Кому еще из молодых талантов простилось бы опоздание на развес? И не только простилось, но сам господин Музыкантский счел своим долгом навестить Гайдова на дому. Чем объяснить такое участие?
Павел Наумович все-таки сдержался, чтобы не показать окончательной растерянности:
— Откуда вы…
— Наша империя — исключительно полицейское государство. Обо всех все известно. Для чего вы навещали Макара?
— Но ведь… Его картина… Некоторым образом гвоздь вернисажа…
— Гвоздь? Что же на ней изображено?
