— Как это случилось?
Сергей Николаевич понизил голос, словно отец мог подслушать. Но выглядел образцово невозмутимо.
— Макар Николаевич умер в своей мастерской, — аккуратно ответил Родион.
— Его кто-то… ему кто-то… — младший брат никак не мог произнести вслух неприятное слово, словно боялся запачкаться.
— Хотите спросить: не убили ли вашего брата?
Гайдов благодарно кивнул.
— У вас были подозрения, что такое могло случиться?
— Какие подозрения? — Сергей Николаевич явно не ожидал такого оборота. — Обычной смертью полиция не занимается. Тем более сыскная.
Справедливую мысль Ванзаров оспаривать не стал.
— Вы очень поможете расследованию, если укажете, кто ненавидел вашего брата настолько, что пошел на преступление.
— Желать смерти Макару?! Да ведь он жил одной живописью. Из норы своей неделями не вылезал. Это такой абсурд, что… Постойте… Уж не на меня ли намекаете?
Поразительно догадливый юноша. А еще ровесник.
— В таком случае должен пояснить: после того как отец выгнал Макара, он переписал завещание, и теперь все достается мне, — четко доложил Сергей Николаевич. — Так что логичнее ему желать моей смерти. И было бы большой глупостью предположить, что отец решил с ним покончить.
Юноша буквально угадывает ход мыслей. Какой толковый хозяин финансовой конторы растет. Явно капитал сколотит и внукам передаст. Не то что голодранец-художник.
— Здесь есть картины Макара? — спросил Ванзаров.
Ему указали на маленькое полотно ближе к потолку. Что-то смутное из древнеримской жизни, в тогах и возлежаниях у фонтана. Даже Родион не мог узнать сюжет. Пачкотня, да и только. Как угадать в ней будущего гения, только дядюшке известно.
— Отец знает, что вы поддерживали отношения с братом?
— Если и знает, то никогда виду не покажет, — ответил Сергей Николаевич. — К счастью, вы не знакомы с его характером.
— А дядюшка одобряет ваши встречи?
— У дяди Миши один любимчик.
Промелькнуло что-то такое трудно уловимое, словно затаенная детская обида воспитанного в строгости ребенка, у которого было все, кроме родительской ласки.
— Странно, что вы не общаетесь с Михаилом Ивановичем.
— Это почему же? — удивился Гайдов-младший.
— У вас общая страсть: живопись. Если Макар отдал ей свою жизнь, то вы поступили более разумно. Но темы для разговоров с дядюшкой наверняка остались.
Брат покойного гения только оправил пиджак:
— Не могу понять, откуда узнали, что я хотел заниматься живописью… Но вы правы. Все, что ни делается, — к лучшему. Из меня вышел бы посредственный художник, таких много. Не то что Макарка… Только разговаривать с дядюшкой нам не о чем. Он в свое время тоже хотел поступить в академию, дед об него чуть палку не обломал. Прямо родовое проклятье. Дядя нашел отдушину в коллекции. Кроме собирательства, его мало что трогает и интересует. Ну и Макар, конечно. Был у него вместо сына…
— Вы видели картину, которую Макар писал к выставке?
— Нет. Макар упрямился, наотрез отказывался показывать.
— Вчера утром к нему во сколько заехали? — спросил Родион с невозмутимым видом.
Сергей Николаевич как будто взвешивал, проверяют его или знают наверняка. И наконец сдался:
— Около половины десятого. Сказал отцу, что пораньше загляну в контору, ну и завернул на Гороховую.
— И что же там обнаружили?
— Макар уже ушел.
— Это вам дворник сказал?
— Постучал — никто не открыл. Что странного?
— Но искушение заглянуть было сильнее, и вы вошли.
— Ничего подобного.
— Ключ над дверью, кругом тишина, хочется взглянуть на картину, вдруг Макар ушел и оставил ее. Понятные чувства.
— На чужую собственность я не посягну, даже если она принадлежит моему брату, — твердо ответил Сергей Николаевич. — Простите, но мое время вышло. Еще предстоит разговор с отцом.
Ванзаров понял намек и не стал задерживать хозяина. Только спросил:
— С имуществом Макара как поступите?
Гайдов отмахнулся:
— Чего возиться. Если дяде Мише надо, пусть все забирает. Картина и так ему достанется, он ее ни за что не отдаст. Остальному мусору дорога на помойку.
Кажется, переживания о брате на этом были исчерпаны. Не простившись, Сергей Николаевич тихонько затворил дверь. Оставалось только поймать извозчика и вернуться на Гороховую.
Что подумал дворник при новом появлении Ванзарова, осталось целиком неизвестно. А спросить его, отчего о визите Гайдова-младшего в его наблюдениях не нашлось места, не представлялось возможным. Обняв метелку, Данила общался с космосом. Сами понимаете, дело-то под вечер…
Взбежав по крутой лестнице, Родион приложил ухо к облезлой двери, прислушался и, убедившись наверняка, затарабанил. В квартире притихли. Тогда он во все горло сообщил о приходе полиции и потребовал отпирать немедленно, иначе дверь взломают. И хоть он был один, угроза во множественном числе подействовала. Замочек пискнул, раскрывая щелочку. По-хозяйски отворив, Ванзаров шагнул и чуть не снес фигуру в одних подштанниках.
Не в пример друзьям, Коля Софрониди не имел завитков или хохолков. Отсутствие изящных локонов природа и греческие предки восполнили непомерным ростом с выдающейся худобой. Над Ванзаровым он завис, как засохшая осина, в тени которой можно отдохнуть. Лицо его не годилось для богемы, а подошло бы рыбаку или плотнику, что служило причиной вечных насмешек. Циклопический нос чуть не касался верхней губы, казалось, будто Коля все время дует себе под нос. Уж такой привлекательный нос, не обойтись одним словом. В глазах его гречески-черных застыл даже не испуг, а паника. Единственный полицейский множился до того, что разросся до легиона.
— А-а-а? — издал Коля человекоподобный звук.
Осмотрев раскрытые чемоданы и комки одежды, словно обыск прошел, Родион многозначительно нахмурился:
— Так-так, господин Софрониди. В дорогу собираетесь. Или вернее — в побег. Далеко путь держите?
В ответ промычали что-то невнятное.
— Я и сам вижу: хотите скрыться. Чтобы и следов не нашли. Это глупо. Полиция везде сыщет, куда бы ни сбежали. Как хотели исчезнуть: на пароходе, поездом или так, на попутной телеге? Ничего из этого не выйдет. Не подумали, что везде или жандармы, или полиция. С такой приметной внешностью скрыться невозможно. Любой филер опознает. Это конец, Софрониди. Отбегались, теперь сознавайтесь.
Коля зашатался, как подрубленное деревце, и сел прямо на пол, вытянув голые пятки, а голову обхватив, как спелый арбуз. И все равно несильно уменьшился.
