* * *
Кому придет в голову обращать внимание на обыкновенную пролетку? Только пассажир кутался в шерстяное одеяло уж больно старательно, словно прятался от случайных глаз. Лицо скрывали пушистая шапка и густой мех воротника. Извозчик покорно ждал, как приказали. Слегка покосившись, он приметил, что пассажир уставился на большой дом на углу Бассейной улицы. В вечерних сумерках смешались каменные детали, только ярко горели стекла парадного входа, светлые пятнышки в окнах указывали, кто дома.
От бестолкового сидения извозчика пробрал озноб. Как вдруг пассажир окликнул бойкого паренька в драной курточке и рабочей фуражке, пробегавшего мимо. Шкет запрыгнул на подножку и получил какие-то наставления. Извозчик ничего не разобрал, но звон мелочи учуял. Мальчишка соскочил и пулей метнулся к Бассейной.
— Долго еще, барин? — поворотился извозчик.
— Тебе-то что? Стой и жди.
— Так это… Мороз же, и того… Лошадь мерзнет… Добавить бы не мешало…
— Добавлю, добавлю, — зло отмахнулся пассажир, следя за темной улицей.
Сопливый разведчик вынырнул из темноты так шустро, словно из нее и был рожден. Он запыхался, дышал тяжело, говорил громко и отрывисто:
— Нету… ее… совсем… теперь… дверь… опечатана…
— Куда она делась? — уже не таясь, спросил господин под одеялом.
— Так… это… померла… сегодня… поутру…
— Как это умерла?
— Того… совсем…
— Врешь!
— Чей-то… врешь… не-а… обижаешь… барин…
— Откуда узнал?
— Так… это ее… она… повесилась… швейцар сказал…
Пассажир швырнул на тротуар серебряный рубль и закричал на извозчика:
— Пошел! Пошел! Гони!
Мальчишка кинулся за добычей, теряя фуражку. Взвизгнул кнут, лошадь тронула, и пролетка растворилась в подступающей ночи.
* * *
От стены отделилась худосочная фигура. И хоть фигура рта не раскрыла, но вид ее говорил о такой печали, скорби и тоске. Настроение Аполлона Григорьевича распрощалось с радостью, что полыхала на бритых щечках, предчувствуя, как беспощадно испортит его никчемный мальчишка.
И зачем только доверился! Ведь с первого взгляда ясно: бестолковая личность. Вот если бы Ванзаров… Лебедев нахмурился и отправился прочь, забыв помахать швейцару Департамента полиции — тихому старичку-отставнику, что ласково кивал каждому входившему.
Гривцова никто не позвал за собой. Глядя в спину человеку, стремительно поднимавшемуся по мраморной лестнице, Коля издал немой вопль о помощи, но никто-никто не услышал и даже не обернулся. Оставалось втянуть голову в плечи и плестись следом. Как побитой собачонке, которую хозяин выгнал из дома за глупость и визгливый лай.
Протиснувшись сквозь дверную щель, Коля наткнулся на взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Великий криминалист восседал на химическом столе и яростно грыз леденцы. От одного этого звука сводило зубы, а мысли блуждали.
— Где же удаль и победные знамена? Оставили в гардеробе?
Коле хотелось ответить умно и строго, но в голову лезли обрывки невыученных уроков. Хоть бы какое крылатое выражение на ум прилетело. Так ведь нет, порхали где-то в отдалении.
— Где колонны скрученных и разоблаченных убийц, сдавшихся на милость победителя? Где торжество справедливости, обещанной к вечеру? Где фанфары?
Провалиться бы сквозь землю. Есть у него хоть капля жалости? Сам-то вон какой расфуфыренный, а кое-кто рыскал в холоде и голоде. Эти и прочие жалостливые мысли посещали юную голову. Коля хмуро, но стойко сносил все, только фуражку безжалостно теребил.
Не умея долго злиться, а тем более глумиться над поверженным, Аполлон Григорьевич смягчился и съехал в другую крайность: ему стало жаль несносного мальчишку и стыдно, что повел себя как тупой пристав. Он приказал снять пальто, греться, лопать монпансье, другой еды все равно нет. Сам же развел чай, добавив капельку янтарной жидкости с запахом дубовой бочки.
Коля отхлебывал обжигающий напиток сопя, виновато и печально. Но рта открыть не посмел.
— Подведем итог вашего розыска, — наконец сказал Лебедев. — Какие сведения, толковые или бесполезные, раздобыли о жизни и смерти барышни Саблиной?
— Откуда вы… — начал Коля, но сообразил, что никто не мешал криминалисту заглянуть в ту же папку. — Она давала уроки музыки.
— Ах, вот оно как…
— Что такое? — насторожился Гривцов, ожидая чего угодно, даже самого худшего: вдруг ему назовут имя убийцы.
— Все не мог вспомнить, что за физиономии у нее там по стенам развешаны. Знакомы, а вспомнить не могу. А это Брамсы-Шмамсы всякие… Что ж, неплохо.
Щепотка похвалы способна на чудеса. Коля приободрился и тихо сказал:
— Кажется, я знаю, кто ее убил.
— Вот как? Изложите версию. — Лебедев был чрезвычайно серьезен и внимателен.
— Из показаний свидетелей можно точно установить: у нее был постоянный любовник.
Коля ждал, какое это произведет впечатление. Аполлон Григорьевич закинул в рот конфетку, давая понять, что за интересным началом должно последовать зажигательное продолжение.
— Описание: хорошо одетый мужчина среднего роста.
— Это многое объясняет, — сказал Лебедев.
Коля не заметил подвоха и ринулся отчаянно:
— Горничная видела его со спины, поэтому лица не замечала, а швейцар не уверен, что бывало одно и то же лицо. Но главное другое: он всегда приходил по утрам. А что это значит?
— Очень интересно узнать…
— Это значит, что он и убил.
От столь блестящего вывода Лебедев слегка растерялся. Всегда трудно одолеть внезапную глупость. Криминалист и с этим справился. Раздавив челюстями порцию конфеток, он сказал:
— Итак, мой энергичный, но недалекий коллега, рассмотрим ваше предположение. Любовник, который может приходить когда угодно и делать с Саблиной что угодно, хоть мышьяком пирожное посыпать, хоть ножик в сердце воткнуть, хоть подушкой задавить, выбирает странный и неудобный путь: травит ее хлороформом, а затем вешает вместо картины. Для чего такое развлечение? Знаете ответ?
Коля так яростно задумался, что на лбу выступил пот, и сказал:
— Нет. А вы знаете?
— И я не знаю, — честно признался Лебедев. Только не упомянул, что темнота эта его сильно раздражает. Острый ум, привыкший разрезать улики, болтался в ней, как огрызок леденца в пустой коробке.
— Тогда все ясно! — вдруг выпалил Коля.
Ему предложили не стесняться.
— Саблину убила женщина! — торжествующе заявил он.
— Почему так думаете? — с неподдельным интересом спросил Лебедев. А вдруг мальчишка-то кое-что соображает?
