Петр Афонович незаметно подался назад, словно хотел убежать, но, вспомнив, что все-таки полковник от инфантерии, хоть в отставке, остался как был. Только сигара вздрогнула.
— Очень приятно, — сказал он без всякого чувства. — Чему обязан?
— Как узнали о смерти любовницы?
Юноша смотрел таким чистым голубым взглядом, что ожидать от него подобного вопроса было немыслимо. Полковник и не ожидал. А потому смутился, растерялся и забыл, как командовал батальоном. Подхватив мальчишку под локоть, оттащил в сторону и сказал:
— Прошу вас, тише, нас могут услышать.
Как будто среди охотников мертвая любовница считалась верхом неприличия. Родион, незнакомый с обычаями клуба, упрямо повторил вопрос. Милягин загрустил, кинул сигару в первую попавшуюся вазу и предложил сесть, благо кресла были под боком. Вернее, под ними. Родион не возражал. Устроившись так, чтобы ничье ухо, кроме чиновника полиции, его не слышало, полковник спросил:
— Проверяете?
Ванзаров многозначительно кивнул.
— Ну и глупо, — добродушно сказал грустный полковник. — Я же понял, что ваши меня заметили. Беги — не беги, все равно попался бы. Только чемоданы зря потерял.
— Нехорошо убегать и оставлять чемоданы у извозчика. Он жалобу на вас подал, — не моргнув глазом сказал Родион. — Так как же узнали?
— Ох, ну зачем вы… Все же ясно: полиция у гостиницы, господа эти во весь голос обсуждали… Да и в окна посмотрел… Чего тут не угадать. Чувство у меня было какое-то тревожное…
— Разве полковники от инфантерии имеют право на чувства?
— Имеют, имеют… Тем более… — Он замялся. — Зинаида последнее время жаловалась, что за ней следят.
Полковник уставился на юного чиновника как на редкую птицу, которую недурно было бы подстрелить и в чучело обратить:
— А вы откуда знаете?
— Кажется, тревога у вас появилась под влиянием друзей. Буквально мор какой-то на любовниц случился…
— Вы и это знаете? — Милягин перешел на шепот заговорщика. Или охотника в кустах. Кто разберет. — Да уж, прямо напасть какая-то…
— Давайте вспомним по порядку, — предложил Родион. — Началось с того, что подруга господина Пигварского, актриса Кербель, наложила на себя руки.
— Да уж… Леонид Самойлович так переживал… Вы и это знаете?
— Далее: госпожа Саблина, сердечный друг члена Охотничьего клуба и заодно инспектора по делам народного просвещения господина Основина…
— Ох-хо-хо, на Иване Васильевиче прямо лица не было, как это рассказывал.
— Когда рассказывал?
— Так это же… Позавчера пришел в клуб, весь печальный.
— После чего настал черед госпожи Лукиной.
— Ой, не могу… Какой ужас…
— Больше никого не пропустили?
— Еще не хватало… И так не знаешь, что и думать. Стало страшно жить.
— Как раз это меня интересует, — сказал Родион. — Что думаете о столь печальной последовательности?
Петр Афонович для усиления мыслей уткнулся лбом в кулак и сказал:
— Ума не приложу! Какая-то дикая загадка. В армии с таким не имел дела…
— Попробуем ее разгадать. Ваша жена знала о барышне Лукиной?
— Серафима Павловна?! О Зиночке?! Даже страшно представить, что бы началось… Она же у меня ух, настоящая полковничиха. — Милягин продемонстрировал объем настоящей жены офицера. — Уж мне-то голову точно открутила бы.
— Вы уверены?
— Полная маскировка и конспирация. Зиночка у меня умница… Все понимала. Мы на людях вместе не показывались. Бывал у нее рано по утрам, когда подозрений никаких. И обслуга в гостинице сонная. Прямо как шпионы жили… Ничего Серафима Павловна не знала.
— Ваша супруга знакома с госпожой Пигварской и Основиной?
— Чего бы им не быть знакомыми… Встречаются, шоколад пьют… Жены, одним словом. Наш тыл и опора.
— Собирались в путешествие?
— Зиночка все это… Упрашивала хоть куда-то вместе съездить. Ну, поддался… Взял билеты в Москву, думал, в «Славянском базаре» поселимся. Она обрадовалась, чемоданы бросилась собирать…
— Что супруге сказали?
— Встреча однополчан… Дело нехитрое.
— Последние дня два за ней не замечали чего-то странного?
— За Зиночкой?
— Я спросил о Серафиме Павловне, — поправил Родион.
— В общем, нет. Немного разве нервная стала… На прислугу кричала, сынишка подзатыльники получил… Но это у нее бывает. Женское, знаете ли…
— Серафима Павловна разнервничалась с 5 февраля.
— Так точно… А до этого все было тихо и мирно.
— Как думаете, она знает о смерти Зинаиды Лукиной?
Полковник только махнул:
— Как же она о смерти ее знать могла, ежели она ее не знала?
Умственное напряжение было столько велико, что Петру Афоновичу ужасно захотелось затянуться. Он вынул спички, но вспомнил, что сигары остались в дебрях клуба. Пришлось облизнуться.
— Вернемся к вашей подруге, — довольно бесцеремонно сказал Родион. — Что именно узнали про ее гибель?
— Так ведь… — Петр Афонович замялся. — Руки на себя наложила. Как ваши говорили…
— Более ничего?
— Честно говоря, в подробности не хотелось вдаваться.
— Что вам Аполлон Григорьевич рассказал?
— Лебедев? — полковник натурально удивился. — Он-то тут при чем? Уж его-то оставьте в покое, милейший человек, только сигарки жуткие курит. Его из-за этого в клуб не приняли. Сказали: или членство, или сигарки. Так ведь он гордый какой…
— Вы боевой офицер, прошли турецкую кампанию. Ранение в ногу. Были на волосок от гибели. Вас нельзя мерить меркой штатского человека…
— Нет, нельзя. При штурме Шипки такого насмотрелся, а был всего лишь ротмистром, как вы… На всю жизнь хватило…
— Все же меня удивляет…
— Что именно, господин полицейский?
— Почему так спокойно приняли ее самоубийство.
Петр Афонович смотрел в пол, скрестив пальцы, и поигрывал желваками. Того гляди гаркнет на всю полковую мощь. Но он, напротив, тихо сказал:
— Что же теперь… Не изменить ничего. Зину не вернуть. Прикажете волосы на себе рвать? Так у меня один сын студент, другой гимназию не окончил. С Зиной было чудесно, но у меня семья… Долг, в своем роде.
— Лукина не говорила, что боится чего-то?
— А ведь я же забыл! — Полковник шлепнул себя по боевой коленке. — Точно ведь Зинка все мне рассказывала, что за ней следят. Я посмеялся и успокоил.
— Прочитали ей полевой устав?
