Между тем Серов не отказывал себе ни в чем. Сытно навалил на тарелку и принялся за холодные закуски.
— Что можете рассказать о Монфлери? — спросил Родион. — Привычки, вкусы, слабости.
— Слабости обычные… — Серов поднял бокал и отпил до половины. — Свое дело Огюст унаследовал от отца. Была самая затрапезная парикмахерская. Но энергия и талант общения сделали его салон жемчужиной столицы. Говорят, его вызывают в такие сферы, о которых можно только молчать. Безумно любит славу и деньги. Жутко ревнует к любому намеку на чужую популярность. Держит в ежовых рукавицах второго мастера, этого Анри. Кстати сказать, создание редкой глупости и скудоумия. Хорошенькая оболочка без мозгов. Как кукла. Безропотно смотрит в рот хозяину, сносит все его нападки, счастлив тем, что имеет, и не мечтает о большем. Впрочем, сильная личность с Огюстом не ужилась бы. Он выживает их тут же. Помню, был у него талантливый мальчик-парикмахер, который умел так стричь, что одно загляденье. И что вы думаете? Огюст его затравил придирками, все было не так. Мальчик уехал в Москву, и, я слышал, считается восходящей звездой у самого Андреева. На его место был взят туповатый Анри.
— Господин Монфлери агрессивно настроен против женщин.
— Не обращайте внимания. Это его вечная песня. Рекламный трюк, не больше. Он любит женщин не менее, чем мы с вами. Надеюсь, вы любите женщин?
— У него есть любовница?
— У кого ее нет?!
— А у вас?
Григорий отодвинул тарелку, она растаяла. Чистейшая возникла на ее месте.
— А вы как думаете?
— Вам по силам содержать двух женщин. И платить по червонцу Монфлери.
— Благодарю за комплимент. Да, вы правы. Жена — это прекрасно. Но без любовницы в столице теперь не обойтись.
— Почему? — спросил Родион, упустивший за три месяца много нового.
— Любовница — такой же атрибут успешного мужчины, как чин, собственный дом и счастливая семья. Любовница показывает всем, что ты мужчина в самом простом биологическом и животном смысле. Любовница — это наследие животного мира, в котором мужчина был самец и охотник. Охота окончилась, но перья охотника остались — на шляпе любовницы. Любовница ничуть не менее важный атрибут мужчины, чем звезды, чины и регалии. А для чиновника — тем более. Во-первых, начальство одобряет маленькие шалости и прощает подчиненным то, чем само не брезгует. Значит, чиновник, имеющий любовницу, сразу на хорошем счету. Лишний шанс для карьеры. А во-вторых, для чего трудиться, зарабатывать средства, если не спускать их на игру чувств? Жена обеспечена, дом полной чашей. Куда же деньги тратить? А любовнице сколько ни дай — все мало будет. Очень удобно.
— Это полезный урок, — сказал Ванзаров. — Запомню его крепко.
— Воспользуйтесь моим советом, и сразу поймете, как изменится отношение окружающих. Ваших коллег и начальства.
— Любовниц не принято скрывать у Монфлери?
— Чего же скрывать, когда все свои! О чем еще беседовать в кресле парикмахера, как не о женщинах! Служба и так всем надоела. Не о женах и детях же, в самом деле! Приятно беседовать о самом приятном, что есть в жизни мужчины.
— Кстати, о женах. Что за история была в семействе Монфлери?
Григорий выразил непонимание.
— История со смертью родителей Огюста, — пояснил Родион. — Говорят, какая-то драма случилась. Правда, давно.
— Вот странно… Огюст на этот счет никогда не вел разговоров.
— Неужели?
— Да я от вас об этом узнал. Что за драма? Можно узнать подробности?
В чиновнике загорелся неподдельный интерес.
— У ваших друзей случился мор любовниц, — сказал Родион.
Григорий старался понять: шутка это или надо отнестись серьезно. Вороненые усы юноши мешали воспринимать известие с должной строгостью.
— Что-то такое случилось у Леонида Самойловича, — наконец согласился он.
— От Пигварского узнали?
— Не уверен… В салоне был разговор.
— Когда?
— Разве такую ерунду можно запомнить! На днях, разумеется.
— Такая же неприятность случилась с барышнями Основина и Милягина.
— Неужели? — Серов выказал крайний интерес. — Надо же! А я ничего об этом не слышал. Они между собой шушукались, но вот так, в открытую речи не было. Что с ними случилось?
— Их убили, — сказал Родион.
— Это же надо, и Лебедев молчал! Такие новости. И в газетах ведь ничего не было.
— Счастливая случайность… — Ванзаров вынул снимки: — Быть может, что-то скажете…
Отложив вилку, Григорий отряхнул пальцы, словно боялся запачкать драгоценность, и взял картонки. Смотрел на каждый снимок подолгу и бережно, словно боялся испортить, подкладывал снизу.
— Какие они страшные, снятые так… — наконец сказал он и вернул.
— Полицейская фотография не красит. — Родион спрятал в карман. — Вы их при жизни не видели?
— Нет… Это неприлично. Одно дело разговоры, а другое… У нас не принято вторгаться в чужие дела.
— За последние дни ваша любовница не испытывала чувства страха?
Чиновник торговой комиссии даже бокал поставил:
— Страха? По какой причине?
— Например, жаловалась на преследование, слежку или что-то иное.
— Ничего подобного!
Трактирщик не знал, что делать. Этот даже к закускам не прикоснулся! Хоть бы тарелку об пол шарахнул, все легче, а то сидит, как гусь надутый. И как его разберешь, усатого прыща, что у него на уме. Опять Макарьев столкнулся с загадкой человеческого характера. То ли дело господин Серов! Любо-дорого: прейскурант на гладком лбу написан. Плати, и будешь счастлив. Вот все бы так. Не зная, чем унять нервную дрожь, трактирщик занялся посудой в буфете. Фарфор сталкивался и глухо позвякивал, задевая ложки. Подстаканники терлись мельхиоровыми боками. Но и это не помогало. Макарьев махнул половым, замученным и встревоженным, завести музыку. К механическому пианино кинулись двое, один крутанул ручку, другой отжал педаль. Полилась мелодия простуженного клавесина. Пиликающая жалобой по нервам. Оскорбительная для филармонии, но душевная для трактира.
— Кто из ваших знакомых обладает медицинскими знаниями?
Серов только развел руками, точнее говоря — вилкой и ножом:
— Ничего об этом не знаю. А позвольте теперь вас спросить?
— Попробуйте, — сказал Родион. Не так сказал, как приглашают отведать редкий напиток. Скорее как испробовать силу.
Серов поднял бокал, опять волшебным образом полный:
— Хочу выпить за ваше здоровье!
Ванзаров не возражал. Чиновник запрокинул голову и сделал глоток. Что-то пошло не так. Он закашлял, захрипел, выронил бокал и кое-как успел выдохнуть в салфетку. На другом конце проявилось багровое пятнышко. Серов кашлял натужно, со свистом, отчаянно. Все замерли. Половые остолбенели, трактирщик застыл с чайником, а Родион просто растерялся. Приступ был таким сильным, что Григорий задыхался. Буквально упал на скатерть. Еще бы минута промедления, и… Но Ванзаров очнулся. Подскочил и сильно, целясь вверх, ударил между лопаток. Серов гавкнул и стал мелко-мелко дышать, словно из него выбили пробку.
