Семен Иванович довел совершенство до такой степени, что салон превратился в хрустальную игрушку, хрупкую и нежную. И сам он был сродни фарфоровой статуэтке. Седина в отточенных усиках и чистенькие морщинки казались изыском самого мастера, какой по первому желанию исправит и вновь станет молодым да чернявым. Привычка угождать клиентам отложила несмываемую печать доброжелательности. Мягкое, всегда улыбчивое выражение не сходило с его лица. Он никогда не совершал резких поступков, сильно не смеялся и бурно не возмущался, не кричал и не рыдал, воспитал в себе ровный и гладкий характер, как фарфор. Что нравилось всем. Его хотелось погладить, как симпатичную куклу. Некоторые барышни, не избежав соблазна, тыкали его пальчиком и даже щипали за локоток. Семен Иванович относился к любым проделкам с неизбежной мягкостью и только щурился в приятной улыбке.
Судя по записи, которую Семен Иванович прекрасно помнил, но еще раз проверил, ближайшая клиентка ожидалась через час. Салон готов принимать гостей хоть сейчас. Чтобы не тревожить наведенный порядок, Семен Иванович аккуратно сел на краешек дивана, сложил руки на коленях, как прилежный школьник, зажмурился и стал ждать. Шло время, Семену Ивановичу было хорошо и спокойно сидеть вот так, в уютной тишине своего салона, где каждую вещь он знал на своем месте, и во всем его маленьком мире чистота и порядок. Куафер наслаждался покоем, не бездельем и ленью, а покоем в самом чистом смысле, когда не надо волноваться и тревожиться. Потому что сейчас будет как завтра и как было вчера.
Он услышал, как хлопнула дверь и колокольчик радостно взвизгнул. Семен Иванович знал, что для клиентки слишком рано. Не разжимая глаз, он ожидал, что гостья спросит, и он ласково пояснит: требуется предварительная запись. Если дама окажется настойчивой и будет требовать причесать, или подзавить локон, или прочую глупость, какую можно сделать, по ее мнению, за пять минут, ей мягко откажут. Нельзя ради вздорной прихоти нарушать порядок.
Дама нарочно громко кашлянула:
— Прошу прощения, господин Жос?
У нее оказался приятный, но мужской голос. Семен Иванович нехотя вынырнул из спокойной темноты. На его чистом, только что натертом полу стоял молодой господин, который не счел нужным вытереть ноги. Калошами, по молодости, брезговал. С улицы занес снежные разводы. Придется опять браться за швабру. Извиняли невоспитанность гостя вороненые усы отменного качества.
Семен Иванович милосердно простил грубое вторжение и со смиренной улыбкой спросил, что приятному юноше угодно.
Приятный юноша сообщил, что он не просто гость, а гость из сыскной полиции, и к тому же для особых поручений. На лице парикмахера эта новость не вызвала даже дрожи ресниц. Семен Иванович был само законопослушание. Он не счел нужным встать с диванчика. Молодой человек подошел сам.
— Взгляните на эти снимки. — Он раскинул веером три фотографии. — Не затруднит указать ваших клиенток?
Глаза Семена Ивановича были в таком же порядке, как и инструменты. Для куафера ясный взгляд важнее остроты лезвия. Лезвие наточить можно, а ясность взгляда надо беречь. Причем не только на прически. Жос презирал очки и не позволял себе щуриться.
— Конечно, две из них мои постоянные клиентки.
— Будьте добры указать точно.
Мизинчик с полированным ноготком нацелился на первый, затем на третий снимок.
— Помните их имена и фамилии?
Какой наивный юноша. Если бы пришел не из полиции, с ним следовало попрощаться. Семен Иванович помнил все, что ему было нужно.
— Вот эта Машенька Саблина, а это Зиночка Лукина.
— Давно стали вашими клиентками?
— Чуть меньше года назад.
— Когда видели их в последний раз? Проверьте по книге записей.
Вопросы юноши были скучны. Конечно, Семен Иванович мог изобразить забывчивость и потянуть время, полистав страницы. Но время истекало, а ему пол протирать. Скорей бы отвязаться.
— Машенька была записана на пятое февраля, а Зиночка — на шестое.
— Они не пришли. Не откажете им от салона?
Жос покорно улыбнулся:
— Барышням надо прощать маленькие капризы. Иначе они уйдут к другому мастеру.
— Что бы сказали об их прическах?
— Это нельзя назвать прической, молодой человек. Они всего лишь распустили и разгладили волосы.
— Какие у вас интересные щипцы! — сказал Родион с неподражаемой наивностью. — Для чего они?
«Полиция, полиция, когда же ты поумнеешь!» — подумал Семен Иванович, но выразил исключительное добродушие:
— Эти щипцы предназначены для горячей завивки. Иначе называемые марсельскими, по имени их изобретателя, господина Марселя, если вам угодно.
— Кстати, вам привет от Ильи Ильича.
— От Давоса?! — Господин парикмахер источал ровную душевную теплоту. — Как это мило. Мы так давно не виделись. И от меня ему большой поклон.
Семен Иванович выразительно посмотрел на маятник. Украдено столько бесценных минут утреннего покоя.
— Господин Ванзаров, если ничем более не могу быть полезен вам…
— Вы дружили с семейством Монфлери?
Вопрос был столь неожиданным, что Жос потерял на мгновение отточенное добродушие. Хуже того: растерялся и не знал, что ответить сразу. Замешательство не продлилось долго.
— Это было слишком давно, — сказал он.
— Меня интересует трагедия, что произошла в их семействе.
Таких моментов Семен Иванович старательно избегал. Ужасно, когда в упроченный мирок врывается необузданная сила. Потом долго и трудно приходишь в себя. Неприятно, как расческа с чужими волосами.
— К сожалению, ничем не смогу вам помочь.
— Не помните, что случилось?
— Прошло больше двадцати лет. Прошлое для меня в тумане. И я не хочу его ворошить.
— Как странно. Трагические происшествия помнят куда отчетливее радостных. Плохое не забывается.
— Ко мне это не относится.
— Как звали господина Монфлери, вы помните?
Семен Иванович поколебался, но ответил:
— Жан.
— А его супругу?
— Кажется… Ядвига или Зося.
— Какая у нее была девичья фамилия?
— Что-то польское. Она из поляков.
— Для меня исключительная загадка: что же могло случиться в благополучном семействе такого, о чем вы не хотите вспоминать?
Гость становился несносным. Семен Иванович сдерживался от негодования, что случалось крайне редко. Его спокойствие подверглось серьезному испытанию. Он медленно закрыл глаза, чтобы оградить себя от неприятностей, и ответил:
— Это было так давно, что деталей я не помню.
— А в целом?
