– Никаких больше «но», Жарков, не осталось. Теперь только так вопрос ставим: или дело, или предательство. Как ты?
Тишину улицы нарушил бой часов. Уже девять. А то и четверть десятого. Совсем беда.
– Ладно, – Жарков двинулся было к дому, но ускользнуть не удалось. Усольцев держал цепко.
– Что у нас с тобой «ладно»?
– Устроим сегодня. Отпусти.
– Это твое верное слово?
– Да! Я обещаю! Этого достаточно?
Усольцев ослабил захват.
– Вот это товарищ! Вот это дело… Только, знаешь, чтобы слово твое держалось крепко… Я, конечно, целиком тебе доверяю, но мало ли что, вдруг какая ерунда случится. Так вот, чтобы воля твоя крепка была…
Усольцев вовремя замолчал, чтобы ожидание развязки было особенно мучительным. Жарков закусил губу, лишь бы не задать глупый вопрос. Наконец Усольцев не выдержал и улыбнулся.
– У меня память глубокая. Чего в ней только не найдется. Всякого найдется. Все помню и знаю. Если что… Ты меня хорошо понял? Как искреннего друга понял?
Жарков двинул калиткой, аж заборчик затрясло. Усольцев помахал ему вслед.
– Никуда не денется, – проговорил он и отправился прочь по Парковой улице.
В глубине Петербургской улицы, широкой и пустынной, возвышался одиноким зубом особняк в три этажа с колоннами в классическом стиле. Каменный дом принадлежал предводителю местного, хоть и малочисленного, дворянства, а заодно голове нашей управы господину Кротких. Фёкл Антонович оправдывал фамилию. Счастливо дожив до сорока лет и нажив приятную полноту, а также супругу и двух сыновей, он был доволен жизнью и не жалел сил на службе обществу: устроил чиновничье присутствие в своем доме, выделив для этого первый этаж и парадный вход. Хотя злые языки утверждали, что все это по лени, чтоб не ходить на службу, но чего не придумают в маленьком городке, какие сплетни не сочинят.
На самом деле Фёкл Антонович так пекся о благе горожан, что не мог потратить лишнюю государственную копейку на себя, а все только на благоустройство. То есть на благоустройство он тратил все лишние копейки, что оставались после удовлетворения нужд самого предводителя. Одних приемов надо дать не менее трех в год. Еще подарки и поздравления начальству уездному, не говоря о начальстве губернском. Понятно, что на тротуары или фонари оставалось не много. Фёкл Антонович кротко сносил эти неприятности, надеясь, что образуется как-нибудь. В свете грядущих великих событий вообще, и наступивших белых ночей в частности, освещение улиц могло и потерпеть. Ни одно дурное или тяжкое предчувствие не омрачало в это прекрасное утро кроткий ум Фёкла Антоновича.
Устроившись в своем саду, что разбит был позади особняка, предводитель рассматривал верхушки деревьев, вычерчивающие на небесной лазури причудливую линию. Рука его застыла с чашкой, а на приятном, хоть и полноватом лице сложилось задумчивое выражение, словно Фёкла поразила мысль о несовершенстве бытия. И так эта мысль была глубока, что на лысеющем темечке выступил пот. Ни ветерок, ни солнечный зайчик, прыгнувший от самовара, не вывели предводителя из задумчивости.
Напротив него, за чайным столиком, расположился становой пристав. Шашка была отстегнута и засунута в удобную дырку плетеного кресла, рядом лежала фуражка, ворот мундира демократично расстегнут, а сам пристав занимался третьей чашкой чая с сахаром, причем куски не разламывал щипчиками, как должен был вести себя воспитанный офицер, а кромсал зубами не хуже тесака.
Надо сказать, что ротмистр Недельский не был типичным представителем полицейской власти. Был он худ, бледен, под глазами не сходили густые синяки, как у недоучившегося студента, голос высокий, почти бабий, а в характере имел излишнюю нервность, если не сказать щепотку придури. В городе более обширном, чем Сестрорецк, он наверняка прославился бы каким-нибудь лихим поступком. Но у нас разгуляться негде. Да и происшествий фактически не случалось.
Сергей Николаевич жаждал деятельности и только искал случая показать себя во всей красе. Скрытую энергию ощущал каждый, кому приходилось общаться с приставом. В городе его считали редким чудаком, хотя безобидным. При этом уважали, что взяток не брал и купцов не грабил. Начальник Недельского, полковник Колобнев, уездный пристав, старался держаться от своего подчиненного подальше, остерегаясь какой-нибудь остроумной выходки, отчего заезжал в Сестрорецк лишь изредка. Предводитель же испытывал при нем смущение, но спрятаться было негде. Приходилось кротко терпеть.
Недельскому надоело затянувшееся молчание, и он грохнул чашкой по столику:
– Опять не слушаете!
Предводитель посадил на светлые брюки кляксу чая и застенчиво улыбнулся.
– Что вы, Сергей Николаевич, весь внимание.
– Что я только что сказал?
– Вы говорили о возможности… вероятности… чего-то там такого, угрожающего.
– Вот! – указательный палец пристава, чуть дрожащий от напряжения, уткнулся меж глаз предводителя, если бы смог дотянуться. – Попались! Что я говорил! Да, что я говорил? А я говорил, что у меня есть верные сведения: у нас завелись флибустьеры!
– Да какие у нас могут быть флибустьеры, – сказал Фёкл Антонович. – Побойтесь бога, друг мой. Дачная местность, мирные обыватели.
Пристав замахал салфеткой, словно подавал сигнал бедствия.
– Слово напутал, а вы уже сразу и вцепились! Да, не флибустьеры, а как их… Эти… Ну же, на языке вертится…
– Тараканы? – подсказал председатель.
– Какие тараканы! – закричал пристав. – Вечно вы ерунду невпопад суете! Да как же они… Вот дохлая неясность…
Предводитель, наученный горьким опытом, знал, что Недельский в возбуждении изъясняется так, что словари можно выбросить. Лучше не мешать, иначе, чего доброго, совсем разойдется.
– Ах, вот же! – пристав ткнул каблуком в кресло. Кресло повалилось, увлекая шашку с фуражкой на траву. – Карбонарии… Нет… Ах да! Якобинцы!
– Кто, простите? – переспросил Фёкл Антонович, не веря своим ушам.
Недельский был горд собой.
– Негодяи якобинцы! Конечно же! Ниспровергатели устоев!
– Сергей Николаевич, так вы о революционерах говорите?
– Да, о них, – охотно согласился пристав и мгновенно успокоился.
– Не стоит об этом волноваться. Отдыхать у нас могут даже революционеры, если не нарушают общественный порядок. Пусть ими охранка или жандармы занимаются. На худой конец, у нас пограничная стража имеется. А у вас пусть голова не болит.
– Вот именно: граница с Финляндией в двух верстах, хочу напомнить. А что это значит?
– Что это значит?
– А это значит, что они хотят уйти. Совершить террористический акт и уйти. Понимаете, как коварно задумано?
Предводитель понял одно: с приставом надо что-то делать. И чем скорее, тем лучше. Как можно называть Герцогство Финляндское заграницей? Да, по Граничному ручью стоят два отряда пограничной стражи: Редиягульский и Райяокский. Да, имеется сестрорецкая таможня. Но для чего это сделано? Только для спокойствия обывателей. Чтобы кто ни попадя не шатался в Финляндию. У них там, знаете… особое это… Но чтобы революционеры скрывались в Финляндии? Глупее не придумаешь. Совершенно бредовая идея.
