Пристав сидел на табуретке, прислонясь к дверному косяку. Взгляд его блуждал в потемках. Он не реагировал на появление Ванзарова и даже вряд ли понял, кто перед ним. Сергей Николаевич испытал слишком высокий взлет и слишком глубокое падение всего за несколько часов. Перепад от счастья к позору оказался непосильным испытанием. Его окружала полная безнадежная тишина. Голос молчал. Приставу было безразлично. Жизнь потеряла бо́льшую часть привлекательности.
Зато Фёкл Антонович проявил излишнюю общительность. Возвращение Ванзарова было встречено шквалом раскаяния, мольбой о прощении и снисхождении. Предводитель был откровенно жалок, но не стеснялся своего падения. Когда человеку грозят испытания куда худшие, чем урон чести, он на все пойдет, чтобы их избежать. Стыд, как известно, не дым – глаза не выест. Фёкл Антонович вывернулся наизнанку, чтоб быть не просто вежливым, а медоточивым.
– Какая ошибка! Какая чудовищная непростительная ошибка! – лепетал он, заглядывая в глаза Ванзарову. – Как мы были слепы! Родион Георгиевич, на вас одна надежда. Это невозможный, немыслимый удар. Командуйте нами, распоряжайтесь нами! Хотите, прикажу выделить вам целый особняк? У нас имеется для особо почетных гостей.
Ванзаров отказался быть осыпанным наградами и спросил, что произошло. Так как пристав на вопросы не отвечал, пришлось Фёклу Антоновичу отдуваться.
Как только Ванзаров отбыл на вокзал, в участок влетела жена инженера Джойса, женщина скромная, но решительная. Она так набросилась на пристава, что он чудом уцелел. Еще хуже было то, что за ней объявилась свояченица, которая подтвердила: чета Джойсов просидела у нее допоздна, и у нее же ночевали, чтобы не добираться ночью домой. Обе женщины вопили и грозились всеми карами на голову Фёкла Антоновича. Мало того, госпожа Джойс подтвердила, что муж резал курицу и запачкался. Остатки курицы можно найти в кастрюле. Закладки в статьях «Times» связаны с интересом к загадкам вообще, а к криминальным – в частности, которые он любит разбирать на досуге. И даже составляет кроссворды, которые отсылает в столичные газеты.
Это был конец.
Заключенного пришлось отпускать. Мистер Джойс появился из подвала как герой, оправданный перед расстрелом. И хоть справедливость восторжествовала, а пристав не реагировал на действительность, отставной инженер обещал, что этого так не оставит. У него есть влиятельные друзья в столице, которые сумеют поставить на место зарвавшегося уездного хама. С этим англичанин и удалился. Фёкл Антонович остался ни с чем, если не считать пристава, впавшего в ступор.
– Хуже другое… – Фёкл Антонович протянул клочок бумаги. – Вот это было найдено в участке. Я в полном отчаянии. Не знаю, что делать. Умоляю, спасите наш город. Спасите всех нас!
Казалось, еще немного, и он упадет на колени. Отчаяние предводителя можно было понять. Записка сообщала, что Джек Невидимка вернулся убивать. Сверив ее с той, что хранилась в кармане пиджака, Ванзаров отметил, что обе написаны одной рукой. Тут и Лебедев не нужен.
Откуда взялась записка, выяснить не удалось. Нашли ее на столе пристава. Лежала на самом видном месте. Кто ее туда положил – было загадкой. В участок много народа заглядывало. К тому же приемное отделение оставалось пустым, – пристав увел городовых на подвиги, а чиновники ушли обедать. Зайти мог кто угодно.
– Что нам делать? – спросил Фёкл Антонович с отчаянием в глазах.
– Приведите в чувство пристава, хоть водкой напоите, – сказал Ванзаров.
Исполнено было молниеносно. Недельского отшлепали по щекам. Старший городовой Макаров старался с явным удовольствием. Голову пристава бросало из стороны в сторону, как мячик лаун-тенниса. Когда же он возмущенно заворчал, ему открыли рот и влили стакан водки. Сергей Николаевич закашлялся, чуть не захлебнувшись, но в себя пришел. Мутным взглядом обвел присутствующих и остановился на Ванзарове.
– Что вы тут сотворяете? – спросил он хриплым голосом.
– Вас спасаю.
– Как же это? Я же вас так подвел… Можно сказать, подлость устроил из-за…
– Все-все, Сергей Николаевич, – заторопился Фёкл Антонович. – Вам пора отдохнуть. До вечера проспитесь…
Пристава подхватили двое городовых, он еще неуверенно стоял на ногах. Было приказано взять пролетку и отвезти Недельского домой.
После такой бурной деятельности Фёкл Антонович ожидал если не прощения, то хотя бы снисхождения к падшим. Но с ним обошлись подчеркнуто холодно. Лишь рекомендовали доставить образцы почерков всех, кого смогут найти. Фёкл Антонович обещал исполнить в точности.
Не прошло и часа, как на столе водрузилась кипа бумаг.
Фёкл Антонович желал узнать, не может ли еще чем-то быть полезен? Ему напомнили о необходимости поставить наблюдение в доме Жаркова. Остальным городовым дать отдохнуть. И просили более не беспокоить. Ночевать Ванзаров захотел в участке. Только просил раздобыть два одеяла, ночью холодно спать на стульях в одном костюме.
Не смея беспокоить столь важную персону, чиновники участка немедленно скрылись. Фёкл Антонович пожелал приятного вечера и не менее приятной ночи. И был бесконечно огорчен только тем, что бесценный гость отказался отужинать всем, что доставили бы прямо с пылу с жару из ресторана Фомана.
Пробило одиннадцать. Ванзаров скрутил одеяла в солдатскую скатку, тихо, чтобы не скрипнуть, приоткрыл створку и выпрыгнул во двор. Городовые спали в бараке, что стоял поблизости и считался казармой полицейской роты. Незамеченным он выбрался на улицу и пошел к заливу.
Уездный город отошел ко сну. Прохожие не встречались. Редкие звуки фортепиано и чей-то смех доносились издалека. Кто-то пел и веселился, и не было им дела до Джека Невидимки.
Ванзаров спустился к пляжу там, где должен быть пост. Городовой бродил по кромке воды и песка, не теряя бдительности. Видно, Макаров хорошенько им всем мозги вправил. Очень некстати. Стараясь не шуметь, Ванзаров пробрался в темный уголок среди кустов, как раз так, чтобы видеть и постового, и тряпичный шалаш. Постелил одеяло на траву, другим прикрылся с головой. В темноте серая казенная ткань сойдет за песчаный холмик.
Прошел час. Он боялся шевельнуться. Враг мог появиться из-за спины. Любой шорох недопустим. От покоя и тепла глаза слипались. Ванзаров тряхнул головой и принялся считать шаги городового. Это усыпляло еще больше. Тогда он стал петь про себя студенческие песни, что немного взбодрило. Когда же заметил, что поет припев в третий раз подряд, с пением пришлось завязать. Городовому легче. Шагай себе и по сторонам посматривай.
Ветер откуда-то принес запах гари. Где-то костер зажгли, не иначе. Кое-как пристроив циферблат к свету, Ванзаров обнаружил, что прошло всего-то полчаса. Как тянется время в бездействии, и прибой убаюкивает, хоть спички в глаза вставляй.
Вдалеке ударил колокол. Обрушив ночной покой, медная тревога скользнула в море. Городовой приподнялся на носках, будто хотел что-то разглядеть над верхушками сосен. Звуки колокола слышались справа, ближе к центру города, и ничего хорошего не предвещали. Хотя… Мало ли пожаров бывает в жару! Нельзя вот так, только по подозрению, оставить пляж без присмотра. Нет, нельзя.
