* * *
Анри всегда поражала эта схватка честолюбий между различными департаментами и подразделениями, словно они сражались не в одном строю против общего врага, а торговали одинаковыми товарами на одной улочке. Иногда у него даже складывалось впечатление, что в родном ведомстве все враждуют со всеми: питерцы не терпели коллег-нижегородцев или варшавцев. А те в свою очередь недолюбливали столичных за непомерный снобизм.
Штатские чиновники негласно объединялись против офицеров-жандармов, которых считали надменными чужаками, получающими жалованье по военному ведомству. К тому же не носившие погон сотрудники опасались сослуживцев-жандармов. По своему статусу жандармы находились над всеми. Со времен их появления в России за «голубыми мундирами» была закреплена функция выявлять любые виды измены среди государственных служащих.
* * *
Бывшие городские полицейские считали себя «кастой отверженных». Выслужившиеся из простых полицейских – околоточных надзирателей и участковых приставов – в привилегированное сословие чиновников политического сыска, они «дружили» против всех, чтобы не так страдать от собственной ущербности рядом с офицерами-дворянами и выпускниками университетов.
В основе столь нездорового соперничества гнездилась обычная человеческая зависть к чужим успехам. Так, например, некоторые сотрудники даже столичного охранного отделения считали, что те, кто служит в особом жандармском отряде, ходят в любимчиках у высших чинов Министерства внутренних дел и регулярно получают награды от государя. Хотя уж питерцам-то грех было жаловаться на отсутствие к себе внимания со стороны высокого руководства! Ведь они сидели у высшего начальства под боком. И тем не менее…
Ну и конечно, независимость подчиненных жандармов не могла не раздражать руководство Департамента полиции.
В конечном же итоге столь запутанная межведомственная организация политического сыска в России порождала массу проблем и часто приводила к роковым провалам. Поэтому самые светлые головы давно призывали четко разграничить полномочия между различными подразделениями охранки и жандармами. Вот что писал в 1889 году журнал «Статский советник»: «Человеку, не сведущему в хитросплетениях ветвей древа отечественного политического сыска, непросто разобраться, в чем состоит различие между Охранным отделением и Отдельным корпусом жандармов. Формально первому надлежало заниматься розыском политических преступников, а второму – дознанием самых опасных дел, подпадающих под определение «государственное преступление». Но поскольку в секретных расследованиях розыск от дознания бывает неотделим, то оба ведомства делают одну и ту же работу: истребляют революционную язву всеми предусмотренными и непредусмотренными законом способами. И, к сожалению, порой мешают друг другу, как два полка из различных дивизий, поставленных по штабной ошибке на один участок фронта…»
Путаница усугублялась еще и тем, что руководящие чины Охранного отделения нередко числились по Жандармскому корпусу, а в жандармских управлениях служили в том числе статские чиновники, вышедшие из полицейского ведомства. Очевидно, в свое время кто-то из высших правителей империи, придерживающийся не слишком лестного мнения о людской природе, рассудил, что одного надзирающего и приглядывающего ока для беспокойной империи маловато. На деле же получилась банка с пауками. В отделениях и управлениях шла ожесточенная подковерная борьба, от которой выигрывали только внешние и внутренние враги империи.
* * *
Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что не везде процветала столь удручающая межведомственная грызня. Островком разума в океане хаоса выглядело Московское отделение Департамента полиции. Москвичи всегда охотно делились информацией с приезжими коллегами, невзирая на цвет и покрой их форменного сюртука. А все потому, что работа у них была поставлена на очень хорошем уровне. В своей розыскной деятельности коллеги из Первопрестольной часто выходили за пределы своей губернии и даже имели неофициальную репутацию общероссийского центра политического розыска.
Питерцы же были совсем другими (к счастью, не все). Они использовали любую возможность, чтобы в отсутствии командира летучего отряда, чей авторитет в профессиональной среде был очень высок, щелкнуть по носу его подчиненных. Сразу после отъезда Арнольда Михайловича арестованного эмиссара террористов, которого он сумел убедить дать показания, зачем-то заковали в кандалы. Столь жестокую меру в отношении сотрудничающего со следствием заключенного невозможно было чем-то оправдать. Говорят, страшно разочарованный арестант поцеловал тюремное железо и заявил, что заслужил его своим предательством.
Вильмонт посчитал, что таким образом задета честь подразделения, в котором служит и его личная честь. Оставить это просто так он не мог. Не послушавшись советов товарищей – не лезть в это дело до возвращения командира, – капитан послал докладную записку начальнику Петербургской охранки генералу Мясоедову. В ней он, ссылаясь на недавние успешные примеры использования перевербованных революционеров, попытался убедить генерала, что нельзя озлоблять человека, который искренне встал на путь раскаяния. Вскоре Вильмонт узнал о реакции на свое послание. Ему рассказали, что, прочитав докладную, высокий чин пришел в ярость: «Еще не хватало, чтобы капитаны учили генералов!» Мясоедов приказал вызвать наглеца к себе в управление.
Вильмонт шел на эту встречу, прекрасно осознавая, что в отсутствие командира генерал Мясоедов легко может «сожрать» его. Однако сам Эристов всегда учил их не бояться принимать самостоятельные рискованные решения без оглядки на начальство. «Офицер, страшащийся ответственности, – не раз говорил подчиненным Арнольд Михайлович, – то же самое, что паралитик, не способный даже по малой нужде сходить без посторонней помощи. Но если тяжелонедужному простителен его позор, то разведчику – нет!»
* * *
Генерал встретил Вильмонта в парадном мундире с широкой орденской лентой через плечо, сидя за громадным столом, окруженный штаб-офицерами своего управления. Стоило капитану войти в кабинет, как генерал, держа в руках его докладную записку, начал гневно кричать на Вильмонта:
– Да как вы посмели через голову своего начальства обращаться ко мне! Вы офицер или истеричная мамзель? И вообще, что это за странное у вас имя. Вы что, француз или англичанин?
Вильмонт почувствовал, что краснеет. Его охватил гнев. Стараясь справиться с волнением, он задал встречный вопрос генералу:
– Разве Вашему превосходительству не известен циркуляр за номером четыре тысячи восемьсот тридцать пять за подписью министра внутренних дел, запрещающий должностным лицам любого ранга задавать офицерам моего отряда вопросы, касающиеся оперативных псевдонимов и прочих личных данных?
Генерал смутился и вынужден был признать, что ему знакома утвержденная министром инструкция, о которой идет речь. Тон его речи сразу стал не таким вызывающе-оскорбительным:
– И все же вы обязаны были соблюдать субординацию. Обратились бы вначале к кому-нибудь из моих заместителей, коль своего шефа дождаться не могли. Вы должны понимать, что пока ваш начальник в отъезде, вы должны о каждом своем действии докладывать полковнику Стасевичу. Он теперь ваш прямой начальник.
