Командование поставило лётчикам задачу: пройти над Букринским плацдармом на минимальной высоте, чтобы воодушевить наши передовые пехотные части, которые попали в тяжелое положение. И вот на подходе к плацдарму Бориса сбили. Причём сбили нелепо. Хотя от трагических случайностей на войне никто не застрахован. Нефёдов не только сам десятки раз сбивал вражеские самолёты, но и сам неоднократно был вынужден покидать подбитый истребитель. А иначе и быть не могло. Даже опыт и лётное мастерство не всегда спасали. Ведь штрафников ежедневно кидали в самое пекло боёв. Правда, были такие пилоты, как лучший официальный ас союзников Иван Кожедуб, который ни разу за всю войну не был сбит. Но Нефёдову в ожесточённых воздушных свалках неоднократно доставалось от противника по полной программе.
В тот день это был уже пятый его вылет. Борис едва держался на ногах от усталости, когда снова получил приказ вести своих людей на прикрытие соседей-штурмовиков. Состояние было такое, что временами он смотрел на землю и не мог сориентироваться. Борис даже взял с собой в полёт старую пилотку, предварительно набив её рваной бумагой — на тот случай, если в воздухе вдруг начнёт рвать. После последнего боя, который закончился всего сорок минут назад, тошнота от запредельных перегрузок не проходила.
Наши истребители вовремя заметили приближающиеся им навстречу «Мессершмитты-109». Но советские пилоты не могли оставить «Илы», чтобы сразу взять инициативу на себя и загнать фрицев под лавку. За каждым лётчиком-штрафником был персонально закреплён определённый «Ил-2». Если твоего «горбатого» собьют, лучше тебе погибнуть в бою, ибо на аэродроме всё равно тебя ждёт позорный расстрел перед строем товарищей. Поэтому приходилось действовать «вторым номером» — от обороны, то есть отбиваться от наседающих немцев, одновременно ни на секунду не оставляя без присмотра доверенный тебе штурмовик. А это самая поганая тактика в воздушном бою, где наглость и свободная инициатива часто определяют — вернёшься ты героем на родной аэродром или останешься догорать в полынной степи среди обломков своего «ястребка»…
Покрашенные «под щуку» «мессеры», словно хищные рыбы, проносились мимо на больших скоростях. Один такой сумел очень близко из-под крыла подобраться к Нефёдову и расстрелял его в упор. Самолёт Бориса сделал несколько кульбитов в воздухе. Машина всегда переворачивалась, когда в неё попадали снаряды с близкого расстояния. К счастью, двигатель продолжал работать, но рули высоты и поворота разнесло в щепки. Надо было прыгать. Но куда? Внизу водная гладь Днепра. И всё-таки выбора не было. Борис рывком открыл фонарь и тут же закрыл его обратно. Осколок снаряда пробил парашют, и белый шёлк купола начало вытягивать из сумки набегающим воздушным потоком. «Вот так фокстрот!» — с досадой подумал он тогда. Правда, однажды в Испании Нефёдову уже приходилось открывать парашют прямо в кабине. Но риск был слишком велик. Купол мог зацепиться за самолёт, и тогда лётчик уйдёт па дно реки вместе со своим «ястребком»…
Борису всё же удалось каким-то чудом перетянуть Днепр. Самолёт ткнулся носом в крутой песчаный берег, после чего рассыпался: двигатель отлетел в одну сторону, хвост и крылья в другую. Только одна кабина осталась. При ударе Нефёдова сильно тряхнуло, но он был рад, что остался жив. Хотя внутренности ещё долго болели. Потом выяснилось, что он сломал три ребра. С того момента, как его истребитель подбили, до жёсткой посадки прошло не более десяти минут, но за это время кожа его лётной куртки успела «сгореть» под мышками от льющего градом пота. А ведь куртку Борис надел поверх гимнастёрки.
Миловидная медсестра в санчасти артиллерийской батареи перевязала лётчику разбитую голову, оказала другую первую помощь. При этом держалась она надменно и на комплимент со стороны незнакомого капитана ответила таким строгим учительским взглядом, что Борис решил, что явно не понравился ей. На самом деле девчонка привыкла к оказываемым ей знакам внимания и устала от них. Маска неприступности позволяла закрыться от навязчивых ухажёров, которых среди изголодавшихся по женскому обществу бойцов было великое множество. Борис сразу этого не понял.
Потом его пригласил к себе в блиндаж командир батареи — старший лейтенант лет двадцати пяти. Розовый, как девушка, большеголовый, в круглых очках-«велосипедах», с крупным кадыком на длинной мальчишеской шее, — он даже в офицерской форме продолжал выглядеть человеком сугубо штатским. Оказалось, что парень из-за войны не успел закончить математический факультет университета. На фронте человека такого типа встретишь не часто. В основном приходится общаться с людьми прямыми, честными, но грубоватыми. Сама манера хозяина блиндажа изъясняться вкрадчивым интеллигентским стилем вызывала у Бориса удивление и восхищение. Даже к своему ординарцу — простому солдату старший лейтенант обращался исключительно на «вы».
Артиллерист отчего-то проникся к попавшему в его блиндаж волей случая лётчику большим доверием и откровенно поведал Нефёдову о своей тайной любви к прекрасной санинструкторше. Он вздыхал и угощал гостя водкой, чтобы только поговорить о предмете сердца. Возможно, парень посчитал, что только человеку постороннему и можно исповедаться. А он явно нуждался в том, чтобы поделиться с кем-то своей бедою.
— Я ещё не очухался от жёсткой посадки, но чувствовал себя так, словно из ада в самоволку сбежал! — продолжал свой застольный рассказ Нефедов. — Кишки, конечно, ноют, но настроение всё равно прекрасное. Приятная расслабуха по телу пошла, сразу поозорничать захотелось, в авантюру в какую ввязаться. Ну и спирт, которым меня щедро угощал сам непьющий хозяин, разумеется, сыграл свою роль.
Выслушав комбата, Нефёдов решил, что за то время, пока сюда будет добираться высланная за ним из части машина, он успеет устроить судьбу лейтенанта и ещё выпить за счастье молодых.
— Так чего ж ты робеешь?! Ты же артиллерия! Проведи массированную артподготовку и занимай плацдарм в сердце своей симпатии!
— Да разве в столь тонком деле так можно? — усомнился очкарик.
— Только так и можно! — авторитетно сообщил «Анархист». — Да не робей, бог войны! Я тебя с воздуха прикрою. Бери ещё кого-нибудь в свидетели и айда свататься, пока в твоём хозяйстве затишье. Наступление со дня на день может начаться, не до этого будет… Да, только тебе придется одолжить мне гимнастёрку. А то в своём рванье я больше на разбойника с большой дороги похож, чем на друга жениха.
При появлении в палатке санчасти трёх разгорячённых мужчин девушка оробела. Но ещё более смущённым выглядел жених. Второй сват — старший сержант — отчего-то только заговорщицки хихикал и подмигивал медсестре, мол, готовься, девка, сейчас что-то будет. Борис принялся незаметно пихать комбата локтем, чтобы тот начинал заготовленное объяснение в любви. Но бедняга совсем оробел и только беззвучно шевелил губами, словно выброшенная на берег рыба. Тогда Борис полностью взял инициативу на себя:
— Милая Танюша! — торжественно начал он.
— Вообще-то меня зовут Надежда, — язвительно поправила его начинающая понимать смысл происходящего девушка.
— Ну да, я и говорю — милая Настенька. Он, — Борис указал пальцем на старшего лейтенанта, — хочет сказать, что давно любит вас. В короткие минуты затишья между жестокими боями все его мысли только о вас. Сколько раз, Настенька, он мысленно говорил вам…
