— Не забывай, для какой цели предназначен этот человечишка, — донесся голос Стардаха. — Очень скоро тебе понадобится надежный телохранитель. Слух ему пригодится, а вот речь и многое другое — вряд ли.
— Мне нужен верный спутник, а не бессловесная тварь…
Зрение то пропадало, то возвращалось. Артем не видел Надежду, но чувствовал, как она что-то делает с его обнаженным мозгом. Две или три обезьяны помогали ей. Остальные продолжали пилить кости, лоскутьями сдирать кожу, кромсать кишки. Боль утратила прежнюю интенсивность, но успела почти парализовать сознание. Он уже не ощущал ни рук, ни ног. Звуки тоже исчезли, и лишь тусклое пятно света как-то связывало Артема с окружающей действительностью.
Единственным чувством, которое жило в нем помимо физической боли, была бессильная ненависть — ненависть к Надежде. Отныне (так ему казалось) она могла олицетворять для него одно только страдание.
Артем не знал, сколько времени он провел распятым на этой проклятой раме.
Были такие моменты, когда он как будто умирал, хотя и продолжал сквозь багровый смертный туман наблюдать за тем, как из частей его тела и фрагментов других тел создавалось совершенно новое существо. Когда из случайно задетого сосуда начинала хлестать кровь, к этому месту прикладывали голову змеи, и одного-единственного укуса было достаточно, чтобы унять кровотечение. Его накачивали жидкими снадобьями и с ног до головы покрывали мазями. Череп и нутро Артема по-прежнему оставались вскрытыми, и предводительствуемая Надеждой шайка очкастых бесов продолжала ковыряться там, то добавляя, то убирая что-то. Его кожа лежала в чане с гниющими отбросами и уже успела почернеть, а печень, безжалостно вырванную из чрева, одна из обезьян сунула в беспрерывно жующую пасть существа-донора. (Незадолго до этого там оказался пробегавший мимо уродец-гидроцефал).
Проблемы антисептики для максаров, похоже, не существовало, (точно так же, как и проблемы несовместимости тканей) — нигде не было видно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего умывальник, инструмент валялся прямо на полу, среди кровавой грязи и слизи, облезлые уроды-ассистенты не стеснялись гадить прямо под себя.
Соображал Артем, наверное, ничуть не лучше, чем дышавшая и питавшаяся за него туша. На происходящее вокруг он уже давно не обращал внимания, а только трясся и хрипел, когда боль внезапно превосходила тот предел, с которым он уже свыкся. Но однажды тусклая и смазанная картина, в которой невозможно было различить никаких деталей, вдруг обрела необычайную яркость и четкость. Трубки, связывающие его с чужим телом, исчезли. А затем он почувствовал, что может говорить. Ни одной мартышки не было видно поблизости, но справа, вне поля его зрения, кто-то стоял — Артем отчетливо слышал человеческое дыхание.
— Когда же наступит конец? — пробормотал он. — Я больше не могу терпеть боль… Разве нельзя было обойтись без этого?.. Палачи…
— Я предупреждала тебя, что будет больно, — ответила Надежда. — Избавиться во время операции от всех неприятных ощущений нетрудно. Но по характеру твоей боли я определяю, все ли делается правильно. Человеческая боль имеет бесконечное количество оттенков: Поэтому для нас сложнее всего работать на мозге, который не способен ее испытывать.
— Значит, все это время ты чувствовала, тоже самое, что и я?
— Не в такой степени, конечно. Впрочем, для максара боль совсем не то же самое, что для обычного человека. В ней можно найти свою прелесть. Особенно, когда знаешь, что в любой момент эту боль можно унять.
Надежда обошла раму и стала так, чтобы он мог ее видеть. Пережив столько нечеловеческих мук, Артем был уверен, что на свете уже нет ничего, способного его испугать, — но сейчас один только вид этого прекрасного, словно изваянного божественным скульптором лица, заставил его содрогнуться. Даже свирепые мрызлы не вызывали в нем такого страха.
— Этого следовало ожидать, — Надежда едва заметно усмехнулась. — Благодарности я от тебя и не ожидала. Пока череп был вскрыт, я могла бы заставить тебя изменить отношение ко мне, но я не желаю насиловать твое сознание. Пусть все останется так, как есть.
— Если я правильно понимаю, ты теперь моя хозяйка?
— Разве тебя это не устраивает? Нам придется поладить. Отныне наши судьбы связаны даже прочнее, чем прежде. Если не хочешь превратиться во что-то еще более ужасное, чем это, — она указала на мартышку, проковылявшую мимо, — держись за меня. Моя жизнь будет зависеть от тебя, а твоя от меня.
— Когда меня снимут отсюда?
— Скоро. Тебе понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к новому телу. Внешне ты остался почти таким же, как прежде. Лицо я вообще не трогала. Оно меня пока устраивает. Но во многом другом ты изменился. У тебя теперь куда более надежное сердце. Все жизненно важные органы хорошо защищены. Ты стал проворней и сильнее. Твои кости приобрели прочность стали, а раны будут заживать намного быстрее, чем раньше. Зубы и пальцы превратились в опасное оружие. В твоем мозгу я не убила ничего. Ты по-прежнему способен принимать самостоятельные решения. Тебе самому выбирать, кого любить, а кого ненавидеть.
— А сама ты способна любить?
— Мне еще не представилось случая проверить это. В ближайшее время мне понадобится только ненависть, вся ненависть, на которую только способно наделенное разумом существо… Но я не закончила свою мысль. Ничего не убрав из твоего мозга, я кое-что в него привнесла. Ведь тебе предназначен удел бойца, моего защитника. Ты станешь тверже, смелее, жестокосердней чем раньше.
— Как бы ты ни изменяла меня, я не стану при тебе ни придворным палачом, ни наемным убийцей.
— Этого от тебя и не требуется. Но ты всегда сможешь постоять за себя и близких тебе людей. В силе нет позора.
Вновь где-то грохнула тяжелая дверь и могильный холод пополз по полу. Было слышно, как Стардах, печатая шаги, прошел через зал к раме, на которой корчилось то, что когда-то было Калекой и что уже успело превратиться в нечто совсем иное, нечеловечески жуткое. Надежда сразу смолкла. Некоторое время было слышно негромкое позвякивание металла, треск вспарываемой плоти и тяжкие мучительные вздохи.
— Почему ты не заставишь его замолчать? — Лицо Надежды словно окаменело.
— Если тебя раздражают эти звуки, значит, как максар ты не состоялась, — с издевкой ответил Стардах. — Мне осталось нанести несколько завершающих штрихов, а потом, если желаешь, снова займемся тобой. Прежние твои склонности и пристрастия оказались намного прочнее, чем я предполагал. Но их можно устранить без особого труда.
Тяжелые шаги стали приближаться, и Стардах, похлопывая лезвием окровавленного ножа по ладони, появился в поле зрения Артема. Губы его кривила саркастическая усмешка. Даже здесь, в подземельях своей собственной цитадели, он не расставался с клинком.
— Вряд ли твое создание можно назвать удачным. В нем много лишних деталей. — Нож несильно чиркнул Артему по низу живота. — К чему все это? Другое дело, если бы он предназначался на роль шута или наложника. Но ведь тебе было велено создать воина. Неужели ты считаешь, что подобные уроды имеют право размножаться?
