Прикидываться дурачком и дальше уже не имело смысла. Он погладил Генобру по жестким, немного влажным волосам (лицо ее при этом изобразило высшую степень блаженства) и ласково сказал:
— Ты очень мне нравишься. Но я уже дал клятву верности твоей сестре.
— Кому? — Генобра, едва не проломив постель, вскочила на ноги. — Кому? Ирдане? Этой холодной жабе? — Явно паясничая, она состроила оскорбленную гримасу.
— Как ты ее назвала? Повтори! — переспросил Артем.
— Да ты даже имени ее не знаешь! При рождении твою подружку нарекли Ирданой, что означает — Злополучная. На свет она появилась раньше срока, за мгновение до того, как ее мать испустила дух, пронзенная клинком моего старшего брата. В раннем детстве, играя с угольками костра, Ирдана спалила походный шатер своей опекунши Дроксиды. Вместе с хозяйкой и челядью, конечно. Все, кто с ней имел дело потом, погибли самой нелепой смертью. Адракс, выкрав Ирдану, поступил в высшей степени опрометчиво. Именно с тех пор удача оставила его. Она погубит любого, кого коснется рукой, дыханием или даже взглядом. Вполне возможно, что она погубит всех максаров! Теперь ты хоть понимаешь, с кем связался?
Эффект ее слов был равносилен внезапному удару под ложечку. Защита Артема была пробита, и совсем не тем способом, который он ожидал. Этого секундного замешательства вполне хватило Генобре, чтобы оседлать его. Она действовала быстро, беспощадно и уверенно, словно опытный всадник, укрощающий необъезженного жеребца. Ее руки и ноги были как из железа, острые шпоры пресекали любую попытку сопротивления, а губы несли дурманящий яд. Генобра хлестала его по голове и сжимала шенкелями, то посылая в галоп, то заставляя перейти на шаг, то давая минуту-другую отдыха. Она лучше Артема знала, что ему нужно, и лучше его делала то, что должен был делать он. И вот наступил момент, когда все у них: и темп скачки, и стук запаленных сердец, и лихорадочный ритм дыхания, и накал страстей, и цель устремлений — совпали. Раб стал властелином, всадник — скакуном, страждущий — алкающим. Теперь уже сама Генобра извивалась и брыкалась, как дикая кобылица, теперь уже он давил и мял ее шелковистое, бисером испарины сверкающее тело. Артем чувствовал, как острые ногти раздирают кожу на его плечах, и сам вцепился зубами в ее упругую, душистую плоть. Ничего человеческого не осталось в нем, и то, чего оба они добивались, тоже оказалось нечеловечески восхитительным. Такой экстаз мог испытывать разве что маньяк, живьем пожирающий свою жертву, или наркоман, испепеляемый смертной дозой морфия. Воя, хрюкая и пуская от удовольствия слюни, он умер, но уже через пару мгновений возвратился к жизни — обессиленный, разбитый, сотрясаемый отвращением и стыдом.
А Генобра еще долго одаривала его своими бешеными ласками, и это было не менее мучительно, чем пытка на качающейся раме.
Если Артем и мог сейчас себя с кем-нибудь сравнить, то только с валявшимся на полу кувшином — раздавлен, опустошен (причем раздавлен без всякой вины, а опустошен без всякой пользы). Убийственное наваждение давно схлынуло, оставив боль, слабость и тошноту.
Генобра сидела на краю развороченной постели и, ровняя шпору, сосредоточенно стучала ею об пол. От ее неглиже остались одни клочья (впрочем, как и от одежды Артема), но, видимо, перспектива прогуляться голышом через всю цитадель ничуть не беспокоила огневолосую красавицу.
Все формы и линии ее тела были утрированы, доведены до совершенства, превратившегося в абсурд — уж если талия, то такая, что ладонями можно обхватить, уж если груди, то каждой можно медведя выкормить, уж если бедра, то соблазнительные и пышные, как кремовый торт.
Совершенно непроизвольно в памяти Артема всплыла слышанная когда-то фраза: «Лучшие женщины и лошади — рыжие».
— Ну что, дружок? — Генобра осталась довольна состоянием своих шпор и, притоптывая, прошлась по комнате. — Вижу, что сейчас от тебя толку мало. Так уж и быть, отдохни. Одно горе с вами, мужчинами.
Артему осталось только согласно кивнуть: ты права, дескать. Одно горе с нами. Зато с вами радость. Глаза бы мои тебя больше не видели, потаскуха!
— А теперь поболтаем! — Она с разбегу бросилась на перину, как пловцы бросаются с бортика в бассейн.
Тут же дверь, сбив кресло, распахнулась. Слуга, но уже не тот, что накануне, а другой — чернявый атлет с кукольным личиком, внес накрытый салфеткой поднос. Низко поклонившись, он подал его своей голой хозяйке. К разочарованию порядочно оголодавшего Артема, под салфеткой оказался один-единственный флакон из мутного зеленоватого стекла.
— Угадай, что это такое? — Генобра встряхнула флакон прямо перед его носом.
— Яд, наверное, — наобум брякнул Артем.
— Ну ты молодец! — Генобра закатила глаза. — Сразу догадался. А для кого он предназначен?
— Для меня, — не очень уверенно предположил Артем.
— Еще чего! — Генобра фыркнула. — Тебя отравить проще, чем комара прихлопнуть. Думай лучше.
— Сдаюсь. Ни за что не угадаю.
— Хорошо. Я тебе помогу. Этот яд предназначен для максара.
— Но ведь максар никогда не притронется к чужой еде или питью. А кроме того, я слышал, они невосприимчивы почти ко всем ядам.
— Вот именно — почти! Мне известно множество ядов. Одни лишают зрения, сводят с ума, ввергают в сон или беспамятство, как это было с вами. Другие останавливают сердце, прекращают дыхание, вызывают паралич, сгущают кровь, разжижают мозг, разъедают печень и почки. Почти у каждого яда имеется противоядие, но невозможно иметь при себе противоядия от всех существующих ядов. Тут отравленного может спасти только его собственный организм. В крови каждого существа таятся могучие силы, убивающие все чужое: яды, паразитов, недоступную глазу живую пыль, порождающую недуги. Каждое мгновение внутри тебя идет невидимая схватка, ристалищем которой служат все закоулки тела. Гной, текущий из раны, — это трупы мириад крошечных воинов. Обычно эти силы неподвластны сознанию. Но только не у максаров. Мы давно научились управлять ими. Можем совершенно успокоить, а можем разжечь до невероятных размеров. В последнем случае любой, самый сильный яд обращается в ничто, в тухлую водичку, в порошок для присыпок. Я долго билась, пока не придумала нечто такое, что позволит погубить любого из максаров. Мое зелье как раз и действует на эту защитную силу, таящуюся в крови, печени и селезенке. Одной ее крошки достаточно, чтобы превратить ее в секиру. То, что раньше спасало жизнь, примется рьяно ее уничтожать. Чуждым станет все, что раньше было родным. Тело начнет пожирать самое себя. Если б ты только видел, во что превращаются те, кто отведал этот яд! — Генобра гладила флакон, словно это было не холодное стекло, а любимая собачонка.
«Дожил, — думал Артем. — Слушаю лекции по иммунологии и практической токсикологии, лежа в кровати блудницы».
— А для чего все это нужно знать мне? — спросил он.
— Я собираюсь подарить флакон с ядом тебе. Храни его у себя, но в нужный момент передай Ирдане. Кстати, если желаешь, можешь рассказать ей о том, что здесь произошло. Этим ядом она может воспользоваться против Стардаха. Достаточно, если несколько крупиц попадут ему в ноздри или на губы.
