В одном из писем Аполлинер заказал Марселю Габе две египетские вотивные статуэтки для Пикассо, и в ответном письме, сейчас лежавшем на столе, вор давал тому подробный ответ, когда следует явиться за заказом. Так что этих писем будет вполне достаточно, чтобы упрятать господина Аполлинера на долгие годы. Завтра же следует провести обыск у художника Пабло Пикассо, будет ему урок за его невинные шалости в виде пальбы из пистолета.
В дверь негромко постучали. Инспектор Дриу посмотрел на часы – стрелка подбиралась к одиннадцати, – неужели в это время кто-то находится в здании?
– Войдите, – разрешил инспектор.
Дверь широко распахнулась и в кабинет вошел филер.
– Что-нибудь случилось, Андре? – удивился Дриу. – Я ждал тебя с докладом завтра утром.
– Кое-что произошло, господин инспектор. Аполлинер заехал к Пикассо, а оттуда на пролетке они поехали на набережную Сены. Некоторое время они о чем-то разговаривали, а потом Пикассо бросил в Сену портфель, набитый чем-то тяжелым.
– Почему ты решил, что «тяжелым»?
– Был сильный всплеск.
– Ты думаешь, он избавился от улик?
– Полагаю, что да.
Инспектор нахмурился. Этот Аполлинер оказался весьма расторопным малым. А ведь поначалу думалось, что, кроме вина и женщин, его ничего не интересует. Едва полицейские ушли, как он тотчас бросился предупреждать приятеля об опасности. Вряд ли обыск у Пикассо что-то даст.
– А что за портфель? – в задумчивости протянул инспектор.
– Портфель был старый, затертый и в краске. Но, видно, он им дорожил, я так подумал… Когда они возвращались к своей пролетке, то повстречали господина Луи Дюбретона. Потом они долго разговаривали и смеялись. Думаю, что они хорошие знакомцы.
Инспектор Дриу призадумался: ничто так не объединяет людей, как творчество и бедность. Весьма знаковые величины. Неудивительно, что они приятельствуют. У людей их круга много общего: выпивка, женщины. Вот разве что в связи с похищением «Моны Лизы» их дружба может принять неожиданный оборот.
– А это уже интересно. Мне нужно знать все об этом господине Луи Дюбретоне. Он меня заинтриговал.
Часть II. Где «Мона Лиза»?
Глава 17. 1482 год. Милан. Гроты любви, или прекрасная цецилия
Герцог Милана Лодовико Сфорца оказался мужчиной немногим за тридцать, с невероятно смуглой кожей, за что среди придворных получил нелестное прозвище Мавр. Одет он был в синее платье из сукна, затканного серебряными нитями; стоячий воротничок был закреплен тонкой пластинкой золота. На голове у герцога была черная шапочка с широким шлейфом, закрывающим шею. Лицо у Лодовико было слегка полноватым с прямым носом, лишенным какого бы то ни было аристократизма. Внешне он больше походил на удачливого булочника, нежели на правителя одного из могущественнейших и богатейших герцогств Италии.
Титул герцога он получил не сразу. После смерти отца и старшего брата он попытался стать регентом при своем племяннике – Джане Галеаццо, но его заговор был раскрыт и он с позором был изгнан из Милана. Деятельная натура Сфорца искала выхода, и вскоре ему удалось не только помириться с матерью наследника, Боной Савойской, но и отправить на плаху главного своего недоброжелателя – Чиччо Симонетту. После чего Сфорца добился желанного регентства, а от императора Священной Римской империи получил титула герцога, позволивший ему на законных основаниях узурпировать в Ломбардии власть. Затем он завязал тесные отношения с правителем Флоренции Лоренцо Медичи Великолепным, королем Неаполя Фердинандом Первым, Папой Римским Александром Шестым. Малолетний Джане Галеаццо политикой не интересовался, для него куда интереснее была охота и рыцарские турниры.
– Я получил ваше письмо, любезнейший…
– Леонардо, – подсказал художник.
– Леонардо, – милостиво улыбнулся герцог. – В нем вы рекомендуетесь как военный эксперт…
– Именно так, ваша светлость, – с готовностью отозвался Леонардо да Винчи. – Я сконструировал механические приспособления, которыми можно разрушать крепости или какие-нибудь другие каменные укрепления… Если они, конечно, не поставлены на скале… У меня есть чертежи мостов, легких и прочных, пригодных к переносу. Благодаря таким мостам можно в кратчайшие сроки преодолеть любую преграду, – с загоревшимися глазами принялся убеждать Леонардо. – Я могу создать катапульту, баллисту или всякую другую машину невероятной силы. Я могу сконструировать закрытые колесницы, безопасные и неприступные, которые своей артиллерией могут ворваться в строй противника, и не найдется людей, которые сумели бы им противостоять.
Лодовико Сфорца, явно скучая, слушал пылкую речь ученого, очевидно, не находя в ней ничего увлекательного. Кошка, прыгнувшая ему на колени, вызвала у него куда больший прилив оживления, нежели страстные речи Леонардо. Запустив в длинную белую шерстку толстые короткие пальцы, герцог принялся ее поглаживать.
– Все это, конечно же, очень увлекательно, любезный…
– Леонардо.
– …Леонардо. Но в ближайшее время я не намерен ни с кем воевать. У меня просто нет врагов! И вообще я человек очень миролюбивый. Герцогство мое тоже как никогда сильно, и я даже не вижу противника, кто бы отважился напасть на него.
Лодовико Сфорца начинала понемногу одолевать зевота, он уже сожалел, что согласился на аудиенцию. А ведь этого Леонардо ему представили как одного из лучших собеседников, но он говорит исключительно об изготовлении каких-то военных орудий. Да он просто кровожаден!
– Жизнь дана нам Господом для того, чтобы получать от нее удовольствие, а не тратить ее во взаимном истреблении.
Лодовико Сфорца скупо улыбнулся, он знал, о чем говорил. Милан с его толстыми крепостными стенами больше напоминал банковский сейф, где хранятся едва ли не лучшие красоты мира, созданные многими поколениями художников и ювелиров лишь затем, чтобы своей несравненной красотой услаждать взор и будоражить разум. В городе было все: прекрасные женщины и уродливые карлики, великие художники и никчемные бездари, ученые и астрономы, проходимцы всех мастей. В Милане было место для всех, вот только оно никак не находилось для самого Леонардо.
Герцог и сам был величайшим чародеем, невероятно жадным до разного рода развлечений, он организовывал невиданные доселе празднества, слава о которых уходила далеко за пределы Италии. Порой казалось, что в области забав для него не существовало границ и запретов. Потешая свое немалое самолюбие, он выписывал из Европы лучших художников для написания портретов его многочисленных любовниц; архитекторов для строительства великолепных дворцов; музыкантов для сочинения сонетов; механиков, способных сконструировать устройства для развлечения гостей во время пира.
И человек, сидевший перед ним, вряд ли был способен удивить его чем-то особенным, чего он еще не видел. Таких, как этот Леонардо, к его двору ежедневно приходят десятками и для него просто удача, что ему довелось переговорить с самим герцогом. Вот только своим везением воспользоваться он так и не сумел, – губы Сфорца капризно скривились.
