После того как намеченное было выполнено, он отошел на несколько шагов, как это делают художники, чтобы осмотреть проделанную работу, и долго, давясь слезами, всматривался в кривые буквы. Неожиданно Лодовико почувствовал себя дурно и прилег на пук соломы, служившей ему постелью.
– Беатриче… вот она расплата за клятву, – тихо произнес герцог.
А еще через несколько минут он тихо скончался.
* * *
Известие о смерти герцога Лодовико Сфорца миланцы встретили с сожалением. Жизнь в городе с приходом французов кардинально переменилась, выказывать сочувствие к почившему бывшему правителю было небезопасно. Проявляя строптивость, в костелах священники провели заупокойную службу, а какой-то смельчак на крыше башни герцогского замка вывесил черный флаг.
Леонардо да Винчи, узнав о гибели Лодовико Сфорца, посвятил столь печальному событию несколько страниц записей, отметив в конце: «Герцог потерял свое положение, свои владения и свободу. И ни одно из своих начинаний не увидел осуществленным».
Некоторое время Леонардо еще проживал в Милане, а потом, осознав, что в городе для него места нет, отправился во Флоренцию.
Глава 32. 1911 год. Апрель. Париж. Картина будет у вас
– Это она? – спросил Джон Морган, посмотрев на плоский предмет, завернутый в зеленый бархат.
Не смутившись под строгим взглядом банкира, Перуджи ответил:
– Я взял именно то, что вы мне заказывали. Давайте я сейчас разверну, и вы убедитесь в этом лично.
– Да, конечно, – легко согласился Джон Морган.
Потянув за короткий конец тесьмы, Винченцио Перуджи развязал материю, а потом аккуратно развернул картину.
– Взгляните!
Шагнув вперед, Джон Морган не сумел сдержать восхищения.
– Она прекрасна!
На огромном столе прямоугольной формы лежало полотно Жана Батиста Греза «Рукодельница». Юная особа наматывала клубок, и котенок, сидевший рядом, поигрывал натянутой ниткой. В какой-то момент Джону Моргану показалось, что клубочек выскользнет из рук девушки. Однако этого не случилось, гибкие тонкие пальчики продолжали тянуть длинную тонкую нить.
– Разделяю ваше мнение, господин Морган, – улыбнулся Перуджи.
Джон Морган был крупным полноватым мужчиной немногим более семидесяти лет с пышными усами. Короткая прическа из хорошо уложенных седых волос придавала его внешнему виду благообразность и делала его похожим на университетского профессора или преуспевающего адвоката. Одет он был в темно-синий сюртук с широкими отворотами, под которыми пряталась тугая жилетка, стягивающая выпирающий живот. На крючке, на уровне второй пуговицы висели черные очки с круглыми стеклами, сцепленными между собой короткой золотой дужкой (пожалуй, единственная деталь, указывающая на его богатство). Под белым коротким воротником черный галстук, повязанный большим тугим узлом. Ничто в нем не указывало на то, что он является едва ли не самым могущественным человеком Америки.
– Эту картину я повешу в своем кабинете.
Винченцио Перуджи знал, что в кабинете банкира висели две картины Рафаэля Санти и одна Фра Бартоломео, для девушки с клубком весьма подходящая компания.
– Думаю, что мадемуазели в окружении мужчин будет не скучно, – едва усмехнувшись, промолвил итальянец.
– Тоже надеюсь, – буркнул Морган. – Кажется, я обещал тебе за эту картину сто тысяч франков?
– Именно так, господин Морган, – охотно отозвался Перуджи.
Выдвинув верхний ящик стола, капиталист вытащил из него пачку денег и положил перед Винченцио.
– Здесь сто тридцать тысяч, Винченцио. Остальные тридцать тысяч можешь рассматривать как премиальные за хорошо исполненную работу.
– Вы очень щедры, господин Морган, – сказал Перуджи, забирая деньги.
Банкир энергично рассмеялся.
– Знаешь, как меня называют акционеры? – неожиданно спросил банкир.
– Не имею чести знать, господин Морган.
– Они называют меня крохобор! А еще задницей и скупердяем! Представь себе, что это еще не самые обидные эпитеты.
– Они вас не знают так хорошо, как я, господин Морган.
Джон Морган ядовито произнес:
– Это уж точно! Откуда же им знать, что глава уважаемого банкирского дома, быть может, самого могущественного в мире, нанимает грабителей, способных выкрасть для него картины из самых охраняемых музеев мира! При этом он рискует деловой репутацией всего лишь для того, чтобы пополнить свою частную коллекцию, которую и увидят лишь единицы…
Винченцио Перуджи сохранил серьезность. Банковская империя семьи Морганов широко разрослась по обе стороны Атлантического океана и являлась едва ли не самой могущественной в мире. Трудно было назвать область, где они не проявили бы своего интереса. Они занимались многим: от строительства железных дорог до продажи оружия, а его личная коллекция произведений искусства, находящаяся в Париже, должна была, по замыслу, придать дополнительный блеск его империи.
– Так вот я хочу тебе сказать, Винченцио, во многом мои служащие правы, – продолжал банкир. – Если бы я не умел считать деньги и разбрасывался ими направо и налево, тогда бы я не сумел создать империю, равной которой еще не было в мире! Тогда в моей коллекции не было бы великих картин. Кстати, ты знаешь, кто был моим прапрадедом?
– Не имею честь знать, господин Морган, – чуть помедлив с ответом, ответил Винченцио.
– Он был английским пиратом! – Неожиданно развеселившись, он добавил: – Генри Морган… Известный под кличкой Жестокий. Позже он сделался вице-губернатором на острове Ямайка. Именно с него пошло наше семейное могущество. Так что грабеж у Морганов в крови. Во мне тоже течет его дурная кровь, поэтому тебе не стоит особенно удивляться. А потом, что же тут поделаешь, если я привык окружать себя красотой. Кстати, тебе приходилось лицезреть мою коллекцию?
– Не доводилось, господин Морган, – отозвался Перуджи.
– Тогда пойдем, я устрою для тебя небольшую экскурсию.
Джон Морган вошел в приемную и сказал секретарю:
– Вот что, Гарри, повесь эту картину в моем кабинете. Уверен, в окружении мужчин прелестная рукодельница не заскучает и будет смотреться обворожительно.
Молодой, лет тридцати пяти, с густой черной шевелюрой и бледно-голубыми глазами, невероятно деятельный, с неистощимой энергией, секретарь являлся одним из наиболее доверенных людей магната. Перуджи было известно, что именно ему Джон Морган доверял урегулирование наиболее щекотливых дел. А их в огромнейшей империи Моргана набиралось немало!
– Слушаюсь, сэр! – охотно отозвался секретарь.
По длинному коридору с высокими окнами по левую сторону прошли в просторный зал, увешанный картинами.
