Джон Морган обожал свой музей. Нередко он прохаживался по пустым залам с рюмкой виски. Только здесь он мог быть самим собой – добродушным и чудаковатым стариком, вслушивающимся в тишину.
– Сэр, – услышал Морган за спиной голос секретаря.
– Слушаю тебя, Мартин, – повернулся банкир.
– Я переговорил кое с кем из охраны Лувра. Украсть «Мону Лизу» будет непросто, но они попробуют за хорошие деньги.
– За хорошие… Какие же деньги они называют хорошими?
– Полтора миллиона франков.
Джон Морган невольно крякнул.
– Однако! За такие деньги можно купить самого министра. – Немного подумав, он добавил: – Но только не «Мону Лизу». С «Моной Лизой» подобные вещи не проходят. Охрану вмешивать не стоит. Невозможно подкупить ее всю! А потом, нет гарантии того, что кто-нибудь из охранников не проговорится. Если у них что-то не выйдет, то стеречь картину они уже будут пуще прежнего, а нам этого не нужно. Пусть этим делом займется Перуджи.
– Хорошо, сэр.
– Нам остается только не мешать ему. Как поживает господин Жерар? – неожиданно спросил Морган.
Теодор Жерар был видным парижским антикваром, имевшим весьма влиятельную клиентуру, среди которой были крупные бизнесмены, банкиры, министры. У него имелись обширные связи во многих музеях Франции, в том числе и в Лувре, за счет которого в последние годы значительно пополнилась личная коллекция Джона Моргана. Порой казалось, что не существовал художник, чьи работы он не мог бы достать. Банкира совершенно не интересовало, каким образом лучшие экспонаты Лувра перекочевывают в его музей, за старания антиквара он платил всегда весьма щедро, и полученных денег вполне хватало, чтобы перекупить половину служащих музея.
– Он в порядке, вас что-нибудь интересует? Как-то Жерар обмолвился о том, что скоро у него будет работа Тициана «Любовь небесная и земная». Если вам она нужна, я немедленно сообщу ему.
Джон Морган помнил эту картину, на которой были изображены две нагие женщины у колодца. Мастеру как никому другому удалось передать совершенную красоту женского тела. В запасниках Лувра находилось значительное количество всевозможных Данай и Венер, и банкир надеялся, что лучшие из них когда-нибудь перекочуют в его личную галерею.
– Значит, Тициан? – задумчиво протянул Морган.
– Именно так, сэр.
– Что ж, сообщи ему, что я заинтересован. – Показав на пустое место между картинами, он добавил: – Пускай она повисит вот здесь… Пока я не раздобуду «Джоконду».
– Слушаюсь, сэр! В ближайшее время картина будет у вас.
Глава 33. Сентябрь 1911 года. Париж. Визит инспектора
Черная полицейская карета миновала площадь Согласия, свернула в небольшой переулок, засаженный старыми каштанами, и остановилась подле внушительного пятиэтажного особняка, принадлежавшего банкиру Джону Пирпонту Моргану.
– Никуда не уезжай, – распорядился инспектор Франсуа Дриу.
– Хорошо, господин инспектор, – охотно откликнулся возчик и, откинувшись на спинку сиденья, приготовился к долгому ожиданию.
Приближаясь к огромной резной двери с массивной медной ручкой, инспектор Дриу испытал некоторое напряжение. Человек, к которому он заявился, имел колоссальное влияние и невероятные возможности. Порой казалось, что закон писан не для таких могущественных людей, как господин Морган.
Во время Гражданской войны в США он весьма успешно спекулировал оружием, сколотив при этом изрядное состояние. Позднее дело о спекуляции расследовала комиссия Конгресса. Однако Моргану удалось уйти от уголовного преследования. Единственное, чего он лишился, так это трехсот долларов, которые официально внес в качестве отступных. Казалось, что для него не существовало пределов – где бы он ни появлялся, везде неизменно достигал самых больших высот: банк, созданный сорок лет назад, продолжал оставаться самым могущественным в США, а его стальной трест был крупнейшим в мире. Сейчас в Европе он занимал точно такое же место, как когда-то Ротшильды. Уже более не оставалось силы, которая могла бы не то что противостоять ему, но хотя бы каким-то образом ослабить его могучее наступление.
Особой страстью Моргана оставалось искусство, куда он вложил более шестидесяти миллионов долларов. Его эмиссары, работавшие с самыми крупными музеями мира, буквально как одержимые скупали все самое ценное и значительное. Без их участия не обходился ни один аукцион в Европе и в Америке. С присущей ему напористостью Джон Морган просто вторгся в европейский рынок искусства, подобно раскаленному ножу в кусок масла. Кража «Моны Лизы» доступна только такому незаурядному человеку, как банкир и промышленник Джон Морган.
Большую часть времени Джон Морган пропадал в Лондоне, откуда управлял своей гигантской империей. Там же располагался один из его блистательных музеев, где трудились лучшие эксперты, перепроверяя на подлинность интересующие его шедевры.
Немногим уступая ему в величии, был дом в Париже, расположенный неподалеку от площади Согласия. Сюда магнат любил наведываться в летние месяцы, пропадая большую часть времени в организованной несколько лет назад галерее.
У самых дверей инспектора встретил могучий швейцар с огромной широкой русой бородой и в красной расшитой золотыми нитями ливрее. По виду – сущий генерал, от одного его вида всякого невольно брала оторопь.
– Вы к кому? – басовито поинтересовался швейцар, преградив инспектору дорогу десятипудовым телом.
– К господину Моргану, – холодно ответил Дриу, понимая, что подвинуть такого молодца – задача не из легких.
– Как вас представить, месье? – не утруждая себя дружелюбным обращением, спросил швейцар.
– Я инспектор Дриу из уголовной полиции.
– Кхм… И по какому делу, позвольте поинтересоваться?
– Об этом я сообщу господину Моргану, – нахмурился инспектор.
– Сейчас доложу, – поколебавшись, проговорил швейцар. – Вы располагайтесь, господин Дриу, – он указал на диваны, расставленные вдоль стены.
– Ничего, я постою. Надеюсь, господин Морган не заставит меня долго дожидаться, – со значением произнес инспектор. – Иначе в следующий раз мне придется заявиться к нему с ротой полицейских.
– Хорошо, господин Дриу, я сообщу об этом господину Моргану, – с холодной сдержанностью отреагировал швейцар. И неожиданно легко для своего крупного тела пересек холл и скрылся за боковой дверью.
Холл, увешанный работами портретистов французской школы, больше напоминал зал музея. Внимание инспектора привлекла картина Франсуа Жерара «Мадам Рекомье», выполненная с невероятным изяществом и мастерством. Женщина сидела боком в мягком кресле, опершись правой рукой на сиденье. Босоногая, в легкой сорочке, подчеркивающей ее высокую красивую грудь, она невольно манила к себе, притягивала взгляд, очаровывала. Эта была одна из лучших картин Франсуа Жерара, последнего представителя ушедшей портретной эпохи. Вот только смущение вызывал тот факт, что он видел эту картину в Лувре в зале французской живописи. Джон Морган – не тот человек, который станет развешивать в своем доме копии, пусть даже искусные. А с его связями не составит большого труда поменять подлинник на копию.
