– Прошу вас, поосторожнее, – хмыкнул Перуджи, – там может быть бомба.
– Мы оценили ваш юмор, – сухо произнес начальник полиции.
Звонко щелкнул открываемый замок, со стуком ударилась деревянная крышка, обитая металлическим листом, и открыла для обзора содержимое сундука. Поверх старой куртки с заплатками на локтях и клетчатой рубашки с надорванным воротом начальник полиции увидел непримечательную старую мандолину с облупившимся лаком; здесь же, скрученный в рулон, лежал холст.
– Что здесь? Картина?
– Да.
– Что за картина? – тем же строгим голосом спросил Марко де Льянос.
– Разверните, и вы без труда узнаете, – скривил губы Перуджи в едкую ухмылку.
Развязав красную ленточку, перетягивающую холст, начальник полиции развернул картину, и его взору предстал образ «Моны Лизы».
Начальник полиции невольно сглотнул, всматриваясь в лицо «Джоконды». Одна из самых известных картин мира, которую тщетно пытаются отыскать едва ли не все сыскные службы мира, находится в третьеразрядной гостинице в тесном номере с ободранными и затертыми обоями. Вот они, превратности судьбы! А повезло ему, начальнику полиции Флоренции. Губы Марко де Льяноса разошлись в самодовольной улыбке.
– Это ваша картина? – стараясь придать своему голосу строгость, спросил начальник полиции.
Перуджи ухмыльнулся:
– Меня назвали бы гением, если бы я мог рисовать такие картины. Эта картина не моя, а Леонардо да Винчи.
– Назовите ваше настоящее имя.
– Меня зовут Винченцио Перуджи.
– Сколько вам лет?
– Тридцать два года.
– Где вы проживаете?
– В настоящее время в Париже.
– Чем вы занимаетесь?
На губах задержанного отобразилась плутоватая улыбка.
– Я маляр.
– Вот оно как… Довольно странное занятие для маляра – воровать картины из Лувра.
– Я не считаю себя виноватым. Я возвращаю на родину то, что когда-то было вывезено Наполеоном из Италии.
– Ладно, мы с этим делом разберемся обстоятельнее, а вы поройтесь в комнате, – посмотрел он на застывших полицейских, – может, отыщете еще что-нибудь интересное.
Через десять минут коренастый краснощекий полицейский одобрительно крякнул: под матрасом лежал блокнот.
– Господин комиссар, под матрасом записная книжка, кажется, в ней нечто интересное, – полистав страницы, сообщил он. – Тут адреса, фамилии…
Взяв блокнот, начальник полиции принялся медленно перелистывать страницы, внимательно вчитываясь в строки, написанные аккуратным почерком.
– Так, значит, вы говорите, что совершили кражу только для того, чтобы вернуть картину Италии?
– Именно так, господин начальник полиции, – охотно отозвался Перуджи.
– А что это у вас за фамилии в блокноте?
Перуджи неожиданно разволновался, на лбу крупными каплями выступил пот.
– Понимаете, это э-э-э… Это мои приятели.
– Вот оно как? – невольно подивился начальник полиции. – Весьма занятно! Вот только что же может быть общего у простого маляра из Франции с господами Карнеги, Морганом и Рокфеллером? Вы что, за чашечкой кофе обсуждаете проблемы международного банковского дела с господином Морганом? Я правильно вас понял? Или, может быть, вы решили построить на паях сталелитейный завод с господином Рокфеллером? Или замышляете с господином Карнеги вложить накопленные капиталы в какое-то благотворительное дело? Чего же вы молчите, господин Перуджи? Я внимательно слушаю вас. Поделитесь опытом… Мне весьма интересно услышать, как это простой маляр вдруг столь неожиданно разбогател и сделался своим в кругу мультимиллионеров.
Побагровев, Перуджи вытер рукавом куртки проступивший на лбу пот.
– Вы меня не так поняли. Встречались мы чисто эпизодически.
Начальник полиции весело рассмеялся:
– Весьма увлекательно, господин Перуджи. Стало быть, вы встречаетесь с господином Морганом и с аргентинским мультимиллионером Алонсо Фернандо, чтобы поговорить с ними о милых пустяках. Так сказать, приятельствуете. Интересно мне услышать, что же на это скажет сам господин Джон Морган или синьор Фернандо? Вот только во всем этом меня смущает одно маленькое обстоятельство: что это за цифры напротив каждой фамилии? Уж, не цена ли за «Мону Лизу»? А суммы весьма впечатляющие. Напротив господина Рокфеллера стоит сумма в полтора миллиона долларов. Напротив господина Моргана два миллиона. Вы намеревались продать им эту картину, ведь всем известно, что они страстные коллекционеры.
– Позвольте сказать…
– …Причем хотели продать каждому из них. Ха-ха! Что вы на это скажете, господин Перуджи? И где же в таком случае ваш пресловутый патриотизм?
Перуджи сдавленно сглотнул:
– Мне нечего больше добавить, господин начальник полиции.
– Что ж, у нас с вами будет еще время поговорить обстоятельнее, а теперь уведите его в полицейскую карету и стерегите крепко. Не хотелось бы мне вместо ужина рыскать по городу в его поисках. Тем более что я обещал жене подойти к обеду.
На следующий день все газеты Италии вышли с сенсационной новостью: в гостинице «Триполи-Италия» был арестован Винченцио Перуджи, пытавшийся продать директору галереи Уффици господину Поджи не что иное, как картину «Мона Лиза», пропавшую два года назад.
Глава 11
Незавершенная картина
КОНЕЦ 1503 ГОДА. ФЛОРЕНЦИЯ
В тот же год, не смирившись с гибелью Вителли – земляка и старинного доброго приятеля, – Леонардо да Винчи оставил службу у Чезаре Борджиа и вернулся во Флоренцию, где по протекции Макиавелли, государственного мужа, благоволившего к нему, вместе с Микеланджело получил заказ на роспись стены в зале заседаний Синьории.
По замыслу, стена должна быть украшена сценой из военной истории города, и художники, стараясь не думать о предстоящем и неминуемом соперничестве, решили обессмертить битву при Ангиари. Леонардо да Винчи всецело углубился в работу. Вместе с ним, проявляя столь же невиданное мастерство, трудился Микеланджело. Дело спорилось, каждый рисовал на картоне часть своей картины: Леонардо да Винчи изображал лошадей, которые получались у него невероятно реалистичными, а Микеланджело рисовал обнаженные тела воинов – в изображении человеческого тела равных по таланту ему не было. Нередко, чтобы понаблюдать за работой исполинов, в залу Большого совета заходил молодой художник по имени Рафаэль, уже набиравший свою силу, но пока еще мало кому известный, и, глядя на работы Леонардо да Винчи, делал собственные наброски. Беседовать с юным Рафаэлем Санти нравилось Леонардо. Стараясь не опускаться до нравоучительного тона, он разговаривал с ним как с состоявшимся мастером.
