— Слышал, что она вздумала? — спросил Томила. — Мало нам было горя зимой! Опять ей воевать охота!
— С кем воевать-то? — уже предчувствуя неладное, спросил Третьяк.
— А Гвоздь на Москве объявился! Помнишь Гвоздя?
— Княжича Обнорского подручный, что ли? — Третьяк ушам не поверил, ведь Настасья хвалилась, что завалила мерзавца кистенем!
— Он самый. Конюшонок-то, Данилка-то, куманек-то, его признал. И Настасье сказал так: это твой недруг, ты с ним и справляйся, а с меня взятки гладки. Говорил я, что с этими государевыми конюхами связываться незачем. Пить будешь?
— С утра-то?
— А я напьюсь! — грозно сказал Томила. — Напьюсь, и никуда идти не придется. Лучше быть пьяну, да живу! А? Ловко я сказанул?
— Сам придумал? — с некоторой завистью осведомился Третьяк.
— А то! И коней я ей искать не стану! Какой я, к черту, конокрад? Ехал не конем, погонял не кнутом, жег не палку, угодил не в галку…
— Каких еще коней?
— А у нее спроси!
— Это чтобы за кладом с Коробом ехать, что ли? — догадался Третьяк.
— Какой он тебе Короб? Гвоздь и есть!
— Врешь!
— Вот те крест святой!
От такой новости Третьяк не удержался, взял чарку, стоявшую перед Томилой, где еще было с треть хлебного вина, и выдул.
— Как же ты его, брат, не признал? — спросил удивленный Томила.
— Да я ж его только однажды вроде видел, и то темень стояла. Когда княжича Обнорского выслеживали, Настасьица все больше девок подсылала.
— Он-то тебя тогда не приметил?
— Не приметил, поди… — без избыточной уверенности отвечал Третьяк. — Как же быть?
— Садись и пей! — посоветовал Томила. — Пьяного она тебя с собой не возьмет. А может, поглядит на нас с тобой да и одумается. Да и сама с горя напьется!
— Это ж сколько выпить надобно? — Третьяк возвел очи к низкому и закопченному потолку. — Мы с тем Гвоздем на завтра уговорились, так что же — сутки не просыхать?
— А что? — Томилу такая возможность нисколько не смутила. — Лучше быть пьяну, да живу! Садись, пей! Не то пришлет она сюда за тобой Филатку или Лучку, а я тебя знаю — ты воспротивиться не сумеешь! Пей, дурная башка!
Но пока Третьяк сомневался, прибежали не Филатка с Лучкой, а Настасьин куманек с конюхом-татарином. В «Ленивку», правда, заходить не стали. Семейка так ласково попросил Левонтия Щербатого вызвать на улицу Третьяка, что тот не отказал. Левонтий был не дурак и о государевых конюхах наслышан…
— Так и знал, что ты, свет, тут окажешься, — сказал Семейка. — Данила по простоте своей все про Гвоздя Настасье выложил, сегодня с утра прибежал на Аргамачьи конюшни, дождался меня да и выкладывает — доброе дело, мол, совершил, дал девке возможность за жениха расквитаться! У меня глаза-то на лоб полезли…
Семейка пальцами расширил, сколько мог, свои глубоко сидящие раскосые глаза, светло-серые, почти прозрачные, что для татарских кровей молодца было большой редкостью.
Данилка стоял рядом, угрюмый, но ошибки своей явно не признающий.
— Побежали мы в баню, а она, кумушка ненаглядная, спозаранку подхватилась и понеслась! И где она шастает, одному Богу ведомо, — продолжал Семейка. — А Авдотьица коли и знает — не выдаст.
— Девка с норовом, — согласился Третьяк. — Росту бы ей на аршин поменее! Так вы меня для чего сыскали?
— Настасья-то удила закусила. А ты человек в годах, разумный, — объяснил Семейка. — И тебе с тем Гвоздем встречаться. Потому лучше он, Данила, вдругорядь тебе все расскажет, чтобы ты к любой беде был готов.
— Да не пойду я ни к какому Гвоздю! Напьюсь вот и не выйду из «Ленивки»! — пригрозил Третьяк. — Томила вон с утра наливается, и я к нему присоединюсь.
— Ну так она одна отправится Гвоздя брать! — выкрикнул Данилка.
— А ты что же, парень, с ней не идешь?
Когда Данилка говорил Настасье, что Гвоздь — ее недруг и расправа с ним — ее дело, все звучало прекрасно. Однако объяснять сейчас мужику, что расправа с другим мужиком — бабье дело, было нелепо. Прекрасное Данилкино решение теперь показалось бы дурацким, а может, оно и было изначально дурацким, однако такой вот получился порыв души…
— А у нас другая забота — все с медвежьей харей разделаться не можем, — пришел на помощь Семейка. — Вроде видели мы того убийцу, что купца Горбова порешил. Хотим этого зверя затравить, а как поймем, что вокруг медвежьей хари накручено, так и вам, веселым, помочь сумеем — докажем, что вы тут ни при чем.
Тут оказалось, что Третьяк еще не знает о Данилкиной с Семейкой поездке в лес, где напротив рожи обнаружилось еще одно мертвое тело, а о том, как спасали кладознатца от дядьки-медведища, — и подавно.
— Убийцу, стало быть, в лесу видели? За медведя, стало быть, приняли? — спросил Третьяк, в котором именно сейчас снова проснулся опытный скоморох. — И не ушли потихоньку, а продолжили розыск?
Что-то нехорошее было в этих расспросах. Семейка с Данилкой переглянулись.
— Чего ж уходить? — ответил за двоих Семейка. — Погуляет косолапый, да и уйдет восвояси. Вот коли медведица с медвежатами…
— Молчи, не серди! — не хуже медведя взревел Третьяк. — Знаток! Про медведицу с медвежатами от такого же знатока слышал! Ты коли об эту пору медвежий след увидишь — его ни с чем не спутаешь, такой толстопятый! — так беги опрометью и «Отче наш» на бегу читай!
— Да что за пора такая? — завопил в ответ Данилка.
— Свадьбы они справляют — вот что за пора! Медведь злой шатается — поединщика ищет, чтобы медведицу у него отбить! Медведица от себя медвежат прочь гонит — ну как мужики из-за нее сшибутся, тут-то чадам и достанется! Столько бы тебе коней собственных иметь, сколько через мои руки медвежат прошло! Я-то знаю!
Данилка повернулся к Семейке — да что же это делается, неужто нашлось такое, чего конюхи не знают? А Семейка и сам нос повесил — оплошал! Скоморох его уму-разуму научил!
— А тот поп, за которым ты, свет, следом побежал — он кто? — сжалившись над конюхом, спросил Третьяк.
— А кабы понять! Поп молодой, звать отцом Федором, приход получил недавно, женка у него совсем еще дитя, а ходят к нему всякие подозрительные люди, и он их привечает.
— Гвоздя там не видали? — наугад спросил Третьяк.
— У Гвоздя рожа приметная, топором, и я у попова работника спрашивал. Говорит — вроде был такой и батюшку ехать куда-то сманивает… — Семейка вздохнул. — Уж не знаю, он или не он! Узлов вокруг той медвежьей хари завязано — страсть!
— Напьюсь я лучше… — проворчал Третьяк.
— А с Настасьей кто пойдет? — Данилка опять взвился, опять вперед выскочил. — Кабы я раньше с тем кладознатцем не сговорился!..
