— Ты откуда про клад доподлинно знаешь? — приступил к Быку Деревнин.
— Аль я не ведун?
Бык сказал это с такой убежденностью, что и не поспоришь.
— Видывали мы у себя в приказе ведунов, — буркнул Деревнин. — Вечно какая-нибудь старая ведьма кашу заварит, научит глупостям молодых женок, а потом на виске всю Москву оклевещет! Даже в самый Верх забираются, мастериц из царицыной Светлицы смущают. Принесет такая дурища с собой корешок, в платок увязанный, да потеряет, да потом поди докажи, что это она не царицу с царевичами извести хотела!
— Я глупостями не занимаюсь, — отвечал Бык, — я людей лечу. А коли не веришь — так вот лопаты, попробуем копнуть на указанном месте. Клад неглубоко лежит, аршина полтора, я думаю.
Деревнин ничего не ответил, а повернулся к конюхам.
В Смутное время и впрямь вокруг Москвы понапрятали поклаж. То и дело ведомо становилось — такой-то дедову избу поднимал, менял подгнившие венцы, да и напал на горшок с деньгами, такой-то ехал узкой дорогой на телеге, задел за гнилую корягу, из земли выворотил — а там целая корчага с серебром! Сыскать клад — это была общая мечта, и Деревнин время от времени этой мечте поддавался…
А конюхи — те и подавно!
Уж они-то знали, как много разбойных шаек орудует на Стромынке, от Москвы до Владимира и дальше — до Нижнего Новгорода. И о том, что добытое грабежом имущество сберегается в потаенных местах, обозначенных приметами, тоже знали.
— А что? — спросил молодцов Деревнин.
— А это мы разом! — воскликнул Тимофей.
И непонятно было — то ли он, как и всякий разумный человек, хочет разбогатеть, то ли опозорить ведуна.
Данилка подхватил с травы лопату.
— Где копать-то? — спросил.
— А вот тут, — Бык указал пальцем.
— Ироды! — заорал кладознатец. Ему удалось выплюнуть затычку и даже рвануться, но Семейка, хоть и следил внимательно за возней вокруг клада, сразу и решительно пресек попытку бегства. — Пропади он пропадом, этот клад! Под землю уйди! Из земли из поганской, из-за моря Астраханского ползет ползун, выползает! К поклаже приставников назначает!..
— Ну, Господи благослови клад взять! — перешибая зычным голосом крик Абрама Петровича, возгласил Деревнин.
— А-аминь! — грянул на весь лес Тимофей.
Две лопаты вонзились в дерн, просекли слой спутанных корней.
— Пласт-то откидывай! — велел Данилке Тимофей.
— Православных не допускает! И лежать бы тебе, ползуну, не вставать, не сходить!.. — отчаянно вопил кладознатец. — Клад из нутра земли не пускать, не давать!..
— Заткни ему рот, пока сатану призывать не стал, — велел Деревнин Семейке.
Тот, не мудрствуя лукаво, выдернул еще один клок травы вместе с корнями и запечатал крикуну уста. На сей раз куда основательнее.
Пространство в четыре аршина расчистили быстро. Дальше работа пошла споро — земля так и летела. Бык стоял с фонарем и светил копальщикам.
— Стой, — негромко приказал он.
Склонился над ямой, и Данилка мог бы побожиться, что принюхался…
— Вот тут, левее…
И «Отче наш» самый поспешный богомолец не успел бы прочитать, как лопата звякнула о железное.
— Ну вот, с Божьей помощью, и взяли, — Бык перекрестился. — Нечего ему там лежать, людей смущать!
Данилка прыгнул в яму, подкопал и вытащил не так чтобы огромный, но и не маленький котел с крышкой.
Кладознатец, удерживаемый Семейкой, мычал, бился, пахал землю ногами.
Тимофей принял котел и поднес Деревнину.
— Снимай-ка крышку сам. Чтобы потом на нас не клепать!
Бык тут же подошел с фонарем.
Подьячий не сразу справился — крышка приросла, пришлось подковырнуть ножом. Но наконец он сбросил черный чугунный круг на траву — и пошатнулся, как бы глазам не веря.
— Жемчуг!
— Он самый! — подтвердил Бык. — Ох, и много он крови выпил за эти годы!
— Много, — согласился Тимофей.
Деревнин поставил котел наземь и повернулся к Семейке.
— Надобно отсюда выбираться. У кого веревка есть — давайте, или пояс, что ли! Этого еретика связать и…
— Незачем его связывать, — сказал Семейка.
Данилка не видел в темноте его лица, и потому он удивленно поглядел на Озорного в надежде услышать что-то вразумительное.
— Точно, что незачем, — хмуро подтвердил Тимофей.
Тут до Данилки дошло, что они имели в виду.
Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил — все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить — как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?
Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.
Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:
— Ты это зарядить можешь?
— Невелика наука, — отвечал Озорной. — Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!
Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.
— А тебе на что? — спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.
— Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать — он многих за собой потянет, — Тимофей повернулся к Быку. — Небось, такой же еретик, как и ты?
— Я сатану никогда не призывал, — Бык перекрестился. — А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.
Это относилось к Деревнину.
— Давай сюда, я сам, — подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.
— Не тронь, — вдруг велел Данилка.
И удержал руку товарища.
— Верно, — одобрил Семейка. — Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.
Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.
— Ну? Долго мне?.. — начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.
— Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.
— Ты с ума съехал?!
— Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, — добавил Семейка. — Эй!
Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.
