— И точно, свет… — пробормотал Семейка. — Ну, сдается, знатного зверя ты за хвост ухватил…
Потом они постучали в подклет к сокольникам. Когда те поняли, что дело важное, послали в соседний подклет, там был разбужен начальный сокольник Ларион, а он и повел Данилу с Семейкой туда, где в тесноте, кое-как расположился дьяк Башмаков с некоторыми из своих служащих. Пришлось будить.
Башмаков, в одних портах и розовой рубахе, накинув на плечи старую шубу и сунув босые ноги в ичедыги, повел конюхов к недостроенному терему на отшибе. В подклете уже можно было спать — там и спали, а наверху еще не возвели над светлицей островерхую крышу. Туда-то и забрались по еще не имеющей перил лестнице все трое, впереди — Башмаков, за ним — конюхи.
— Ну, докладывайте, с чем пожаловали, — не слишком любезно потребовал дьяк.
Данила даже смешался от такой строгости, но Семейка ко всякому обращению был привычен, и ни ласке, ни ругани особого значения не придавал.
— С поклоном мы к твоей милости, — и протянул кошель.
Башмаков понял — дело неладно, взял, открыл, пошевелил пальцем денежки.
— И дальше что?
— Воровские, свеженькие, одна в одну, — объяснил Семейка. — А кланяется ими новопреставленный раб Божий Бахтияр.
— Не знаю такого, — заявил Башмаков. — Ну, давайте-ка прямо, без выкрутасов.
— А коли прямо — спугнули мы злодея, что на тот свет раба Божия Бахтияра, а как его крестили — неведомо, отправил. И тот Бахтияр перед смертью велел нам твою милость сыскать и доложить, а что доложить — мы не разобрали. Тут же он и скончался. А было то на самом берегу меж Благовещенской и Водовзводной башнями, ближе к Водовзводной.
Мы его обыскали и этот кошель нашли, — объяснил Семейка. — И тут мы, батюшка Дементий Минич, на тебя подумали — мол, твой это человек, нищим вырядился и тайный розыск по воровским деньгам вел. Потому и прискакали среди ночи.
— Нет, Семен, не мой это человек… — Дьяк вздохнул. — Нищий, говоришь?
— На нем лохмотья были — хоть нос зажимай, да на роже сырого мяса кусок — наподобие язвы, дело известное. Но тут еще кое-что любопытное имеется. Говори, Данила.
— Темновато тут, — отвечал Данила. — Не понять будет.
Но все же достал из-за пазухи замотанные в холстинку оба джерида.
Башмаков протянул руку, Данила ничтоже сумняшеся чуть не ткнул ему в ладонь обоими остриями, но Семейка, который впотьмах видел лучше кота да еще имел похвальную привычку присматривать за младшим товарищем, стукнул его по кисти, и Башмаков не пострадал.
— Там, твоя милость, два персидских джерида, черены бирюзой осыпаны. Оба одинаковы — из одного джида. И одним того Бахтияра порешили, а другой Данила с Желваком в казанском кремле подобрали. Теперь рассказывай, свет, как ты первым джеридом-то разжился.
Данила и рассказал про побег узников из подземной тюрьмы.
— Стало быть, тот, кто туда через заброшенный тайник пробрался и сторожа убил, теперь на Москву заявился и шкодит, — так он завершил свои похождения, старательно обходя то обстоятельство, что подбирать и утаскивать с собой джерид он не имел права.
— И все это как-то с воровскими деньгами увязано, — добавил Семейка. — Вот ты, батюшка Дементий Минич, людей по ночам посылаешь слушать да смотреть — не топит ли кто печь, не бьет ли воровские деньги, а много ли наслушали да насмотрели? А тут еще такое дельце…
Он рассказал о последних словах Бахтияра и о домыслах Желвака насчет Мытного двора.
Башмаков слушал внимательно. Когда Семейка кончил, он некоторое время помолчал, а обратился не к Семейке, а к Даниле.
— Вечно тебе неймется… И в подземную тюрьму-то ты залез…
— Узнать надобно в Разбойном приказе про тот побег, твоя милость! — воскликнул Данила. — Тогда будем знать, кого на Москве следует ловить! И где ловить!
— И когда ловить, — с легонькой насмешкой добавил Башмаков. — Только стрельцов с веревками послать останется… Вот что, молодцы. Вы как сюда пришли — так и прочь убирайтесь. Сидите на Аргамачьих конюшнях, ждите от меня вестей.
— Нам надобно завтра сбрую для аргамаков сюда привезти, государь посылал за сбруей, — напомнил Семейка.
— Там Акишев остался, вы ее в приказе получите, в книге распишитесь, а он кого иного в Коломенское пошлет. Вы же сидите в Москве. С конюшенным дьяком я сам насчет вас потолкую. Тело то спрячьте, завтра спозаранку сыщите в Кремле нищих постарше, когда по местам рассаживаться будут, их тайно отведите, покажите, может, чего сболтнут. Потом в избу Земского приказа — может, там кто опознает. Далее… Говорите, от собак покойника спасли? Поразведайте, чьи собаки. И о джеридах неплохо бы прознать — коли они такие подозрительные…
Башмаков отстранил Семейку и стал осторожно спускаться по лестнице. Хотя ночь выдалась лунная, хотя ступеньки были и широки, и светлы, свежеоструганы, однако загреметь по ним дьяку не хотелось.
— Господь с вами, молодцы! — так простился он, отпуская конюхов.
Начальный сокольник, что отвел их к Башмакову, давно спать завалился. И конюх Василий, что привел их через дыру в заборе, — тоже. А дыра кустами скрыта, а кусты в цвету и тонкой сладостью дивно пахнут, а тут еще ветер прилетел, черемухой повеяло.
От хмельного аромата у Данилы едва голова не закружилась.
— Чуешь? — с восторгом спросил он Семейку.
И тут же, словно разделяя его восторг, в кусте прямо над головой заговорил на свой лад, мудрено и выразительно, незримый соловей. Данила быстро поднял голову, но увидел лишь черные листья, сложившиеся в причудливую сквозную кайму, сквозь которую видна была чернильная небесная глубь.
— Чую, свет. Черемуха зацветает — к холодам, да это ненадолго, — отвечал Семейка. — Это ты, свет, был при том, как на того Бахтияра, царствие ему небесное, купец собак спустил? Припоминай-ка, как того купца звали, где живет?
Данила задумался.
Ему не хотелось возвращаться на грешную землю, от черемухи и соловья — к покойникам. Однако перед глазами встала картина: бегущий Бахтияр в зеленой однорядке, его разинутый рот, налетающий сзади пес, затем — приоткрытые ворота, на которые указал Ульянка. Однако в ушах ничего не прозвучало — ни Ульянкиного, ни какого иного голоса, ни даже собачьего лая.
— Не припомнишь, стало быть? Ин ладно, пошли дыру искать, где-то она тут поблизости…
* * *
Стенька любил торг всяким — разве что в весеннюю слякоть не любил. А осень, бывало, и сухая выдавалась, одно удовольствие пройтись, кланяясь знакомцам, затевая короткие и веселые беседы. Летом же, в жару, Стенька хоть и потел в своем служебном кафтане, а все равно радовался. Сейчас как раз весна уступала права лету, и в полдень уже порядком припекало.
Радость эту оборвал ярыжка Захар Дедилов. Он отыскал Стеньку и накинулся на него, как кречет на добычу:
