Некоторое время спустя подъехали Башмаков, Семенов и Сарыч.
— Ждите меня тут, — велел дьяк спутникам. — Данила, веди к Настасье.
Конюшенный двор прибирался, но в меру. К Семейкиному с Тимофеем домишке следовало пробираться задами, обходя довольно высокую кучу навоза со ржаной соломой. Башмаков поглядел на свои щегольские сапожки и потребовал чистых жгутов соломы — обтереть. Данила крикнул конюшонка Алешку, тот принес жгуты, опустился на корточки и почистил дьяковы сапоги.
Увидев, кто первым входит в двери, Желвак, Настасья и Стенька встали с лавки и разом поклонились. Данила отметил: посередке сидел Стенька, по краям — Богдаш и Настасья.
— Ну, вот и встретились, — сказал Башмаков. — Опять шалишь, девка?
— Говорила уж, и вдругорядь скажу — врага своего извести желала. А он и государев враг и злоумышленник! — смело отвечала Настасья.
— Ясно. На том и стоять будешь?
— На том и стоять буду.
— Желвак, расскажи-ка, что тут у вас вышло. Этот ясный сокол молчит, как воды в рот набрал, — Башмаков весело глянул на Данилу. — Не выдает тебя! Так ты уж сам растолкуй, сделай милость.
— А то и вышло, твоя милость, что мы налетчика из ватаги Обнорского в плен захватили, а она ему бежать помогла, — доложил Богдаш. — Перед тем как бежать, он нам выдал, кто в Разбойном приказе покрывает Обнорского.
— Про то я известен. Сейчас его стрельцы из приказа возьмут и в надежное место отведут, — ни словом не упрекнув конюха за то, что упущен такой ценный пленник, отвечал дьяк. — Хорошо, что без промедления за мной послали. Но теперь дорога каждая минута. Коли тот беглец успел своих предупредить, может статься, они сейчас уже в подземелье, чтобы успеть хоть что-то унести. Настасья, откуда ты под Кремль приходила? Через какой ход?
Настасья не ответила, за нее сказал Данила:
— Шли под Неглинкой, твоя милость. Да я того дома не признаю, где ход открывается.
— Настасья! — строго окликнул Башмаков. Но она отвернулась.
— Твоя милость, Дементий Минич! Можно через ту нору, которой Бахтияр выбрался! — воскликнул Данила. — Она тут рядом! Лопаты у нас есть…
— Нет, барсучьей норой мы не полезем. Сарыч, ступай, добудь веревки, факелы, оружие и на конюшнях сыщется. Так, Богдан?
— Так, твоя милость, — отвечал Богдан, еще более угрюмый, чем Настасья.
— Семенов, ты ступай в Успенский собор, предупреди иереев, что пройдем через ризницу.
Молодой подьячий и Сарыч поклонились и вышли.
— Данила, ступай к деду, пусть даст какую-нибудь епанчу подлиннее и шапку помохнатее. Иначе нас с Настасьей даже в ризницу не пустят.
Тут и Богдаш, и Данила, и Стенька уставились на дьяка в великом недоумении.
— Из-под Успенского собора ход ведет к Тайницкой башне. В алтаре есть лаз в нижнюю алтарную казну, оттуда можно выйти в тот ход, — объяснил Башмаков. — Задумано, чтобы при нужде прятать храмовую утварь. Оттуда можно попасть в ход, что соединяет Никольскую башню с Тайницкой.
— Да как же бабу там вести?! — изумился Богдаш. — Это ж…
— Знаю, что нельзя. Однако спустить ее под землю надобно. Мой грех, мне и замаливать, — строго отвечал Башмаков.
— А коли не пойду? — хмуро спросила Настасья.
— А тогда за косу да в Разбойный приказ. Они там тебя давно поджидают, — отрубил дьяк.
Настасья вдруг повернулась к Даниле и размашисто поклонилась в пояс:
— Исполать тебе, куманек! Заманил в ловушку! За то тебя серебряной полтиной пожалуют!
— Ступай за епанчой и шапкой, Данила! — прикрикнул дьяк. — Не то она такого наговорит — в петлю от ее речей полезешь!
— Уж точно, — поддержал Богдаш. — Девка опасная.
Данила выскочил из домишки и побежал к конюшням. Щеки горели…
Он приволок тяжеленную проолифленную епанчу, в какой ливень и снег не страшны, а также дедов треух. Одновременно прибежал и Сарыч с мешком.
Богдаш накинул на девку епанчу, прикрыв длинную косу, нахлобучил шапку.
— Сойдет, — сказал дьяк. — Идем. Настасья, подымешь в соборе шум — тут же до Беклемишевской башни пташкой долетишь. Там на твою красу не посмотрят. И ты, ярыжка, с нами. Коли уж в это дело вляпался… Идем кучно, красавицу нашу от всех заслоняем. Ну, Господи благослови!
— Данила, так что там, под землей-то? — шепотом спросил Богдаш, когда шли по конюшенному двору.
— Там, Богдаш, измена, куда хуже той, что в Разбойном приказе, — тихо ответил Данила.
В Успенском соборе Данила бывал нечасто. Исповедовался и причащался, как многие конюхи, в Предтеченском храме. Туда же забегал поставить свечку Николаю Угоднику, а также святым Флору и Лавру, которые, как сказал дед Акишев, особо заботятся о конях. Тому же деду принадлежала такая мудрость:
— Ты в дороге не столь за себя молись, сколь за коня молись. Спасет Господь коня — и ты спасешься…
Успенский собор с его прославленными образами, стенными росписями, с блеском самоцветов на золотых и серебряных окладах, с множеством горящих свеч, с бережно хранимым «Мономаховым троном», который был вырезан из липы сто лет назад для царя Ивана, был дивом дивным — Тимофей даже усомнился однажды, можно ли в таком великолепном храме молиться от всей души, когда вокруг столько соблазнов для взгляда. Неудивительно, что под ним приготовили на всякий случай каменные палаты — прятать драгоценную утварь и златотканые облачения.
Смотреть на красоты Успенского собора было некогда — Башмакова с его странным отрядом встретили Семенов и предупрежденный им седой батюшка в красивой лазоревой рясе. Безмерно взволнованный батюшка одно лишь твердил: «Скорее, скорее!» — да совал Башмакову в руку большой старинный ключ.
Башмаков отвлек старика малозначительным вопросом, а его отряд пробежал туда, куда простому смертному ходу не было, однако обстоятельства оказались сильнее запрета: ни Башмаков, ни Сарыч не знали иного способа оказаться на подземной улице, которая пересекала Кремль с севера на юг. Сарыч спускался вниз то из одной башни, то из другой, но связной картины подземных палат у него в голове не было.
В «нижнюю алтарную казну» можно было попасть через два отверстия, имевших необычный вид — как будто две каменные бочки, прикрытые деревянными крышками, растут из пола. Думать, для чего бы такие сложности, не было времени — Сарыч спустил вниз веревочную лестницу, ловко спустился сам, и тут же ему вслед отправили Настасью.
— Стыд-то какой! — твердила она. — Много грехов накопила, а такого бы и на ум не взбрело!
— Угомонись! Мой грех! — прикрикнул на нее Башмаков. — Я затеял — мне отвечать.
— Вы, бабы, еще и не на то горазды, — добавил Сарыч. — Мне старый епитимийник показывали, еще мою бабку, поди, по нему поп исповедовал. Так там вопросы, что бабам раньше на исповеди задавали. Есть и такой — не блудила ли с иереем в храме Божьем. Вопрос-то неспроста взялся — обязательно такие проказы бывали!
