Я сел за большой дубовый письменный стол, повернутый в сторону двери. Сидя за этим столом, было удобно работать, но я также заметил, что это придает мне важный вид. Вооружившись пером, я принял вид человека чрезвычайно занятого и недовольного, что его отвлекают от дела.
Однако, когда миссис Гаррисон ввела посетителя, я с трудом сдержал удивление. Уильям Бальфур был не мошенником, как мы в то время называли воров, а изысканно одетым иблагородной наружности джентльменом лет на пять моложе меня; я бы дал ему двадцать два или двадцать три года. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина с тревожным выражением на широкоскулом, приятном лице, которое слегка портили рубцы от оспы. На нем был дорогой парик, но пятна и,желтоватый цвет, проступавший сквозь пудру, выдавали его возраст и изношенность. То же самое можно было сказать о его платье: сшитое у хорошего портного, оно выглядело немного изношенным и покрытым пылью дороги, суматохи и дешевого жилья. Особенно обветшалым был его жилет, некогда украшенный кружевом и серебряным шитьем. У Бальфура было странное выражение глаз, я не мог точно определить, что в них — подозрительность, усталость или поражение. Он рассматривалменя со скептицизмом, к чему я, впрочем, привык. Понятно, что большинство из входящих в эту комнату соответствующим образом готовились. Некоторые напускали на себя презрительный вид, некоторые смотрели с сомнением или с превосходством. Некоторые даже — с восхищением. Последние видели меня в зените бойцовской славы, и их любовь к спорту пересиливала чувство неловкости, которое они испытывали при необходимости обращаться за помощью к еврею, который разбирался с чужими неприятностями. Этот Бальфурсмотрел на меня ни как на еврея, ни как на борца, а как-то иначе, словно я был здесь вовсе ни при чем, — будто на слугу, который должен был отвести его к нужному ему человеку.
— Сударь, — сказал я, вставая, когда миссис Гаррисон закрыла за собой дверь.
Я слегка поклонился, на что Бальфур с обреченной покорностью ответил поклоном. Я предложил ему стул у стола, после чего вернулся на свое место и сказал, чтожду его распоряжений.
Он колебался, не решаясь приступить к делу, тем временем изучая меня. Я бы сказал, он таращил на меня глаза, как смотрят на зрелище, а не на человека. Он с явным неодобрением осмотрел мое лицо и платье (хотя и то идругое были чище иаккуратнее, чем у него) и остановился на волосах. В отличие от настоящих джентльменов, я не носил длинный парик с буклями, а зачесывал локоны назад и перехватывал их бантом.
— Вы, я полагаю, Бенджамин Уивер, — наконец вымолвил он срывающимся от волнения голосом. Он даже не заметил, как я кивнул в знак согласия. — Меня привело серьезное дело. Мне не доставляет удовольствия испытывать нужду в ваших особого рода услугах, но я нуждаюсь в помощи, которую может оказать только такой человек, как вы.
Он неловко заерзал на стуле, и у меня закралось сомнение, что мистер Бальфур был тем, за кого себя выдавал, что, возможно, он занимая куда низшее социальное положение и только представлялся джентльменом. В конце концов, он сказал миссис Гаррисон об убийстве, но теперь я не был вовсе уверен, что речь шла об убийстве, которое так занимало мои мысли.
— Надеюсь, что смогу быть вам полезен, — сказал я с профессиональной любезностью. Я положил перо и слегка склонил набок голову, давая понять, что я весь внимание.
Его руки сильно дрожали, когда он рассматривал свои ногти с неправдоподобным равнодушием.
— Да, это неприятное дело, поэтому, уверен, вы с ним справитесь.
Я отвесил небольшой поклон и сказал, что он слишком добр, или какую-то другую банальность, но он едва слышал мои слова. Несмотря на все его попытки изобразить модную для того времени апатию, он производил впечатление человека, который вот-вот задохнется, словно кто-то затянул ворот у него на шее. Он кусал губы, его взгляд блуждал по комнате.
— Сударь, — сказал я, — простите великодушно, но вы выглядите обеспокоенным. Могу я предложить вам бокал портвейна?
Мои слова, подобно пощечине, привели его в чувство, и он снова напустил на себя вид равнодушного франта.
— Полагаю, должны быть менее бесцеремонные способы, чтобы выведать у джентльмена о его несчастьях. Тем не менее я приму приглашение и выпью вина, невзирая на его сомнительное качество.
Отнюдь не из уважения к нему я позволил Бальфуру меня оскорблять. С опытом я постепенно понял, что знатным вельможам было крайне необходимо демонстрировать свое превосходство — даже не перед человеком, которого они наняли, чтобы уладить их личные дела, но перед профессией как таковой. Выпады Бельфура не следовало воспринимать персонально, так как они не были направлены против меня. Я также знал, что, если мне удавалось услужить такому человеку, память о своем неучтивом поведении часто заставляла его быть более щедрым и рекомендовать мои услуги знакомым. Поэтому я отбросил оскорбления мистера Бальфура, как медведь смахивает охотничьих собак, которые дразнят его, заманивая в ловушку. Я налил ему вина и занял свое место за столом.
Он сделал глоток.
— Я не обеспокоен, — заверил он меня. Если качество вина приятно удивило моего гостя, на что я, естественно, рассчитывая, то он не счел нужным сказать об этом.
— Я определенно утомлен, поскольку плохо спал этой ночью, и, — он сделал паузу и пристально на меня посмотрел, — я скорблю по отцу, не прошло и двух месяцев после его кончины.
Я принес извинения и, к своему удивлению, сообщил ему, что недавно тоже потерял отца.
Бальфур еще больше удивил меня, сказав, что ему известно о кончине моего отца.
— Ваш отец, сударь, и мой отец были знакомы. У них были общие дела. Когда у моего отца возникала необходимость обратиться к человеку, подобному вашему отцу…
Хотелось бы верить, что я не показал своего удивления, но не уверен, что мне это удалось. Моя фамилия вовсе не Уивер, а Лиенцо. Не многим было это известно, потому я никак не ожидал, что Бальфур знает, кто мой отец. Я не представлял, что еще могло быть известно ему обо мне, но не стал задавать никаких вопросов. Я только кивнул.
К этому моменту я совершенно потерял представление о том, что нужно этому человеку, так как он с абсолютной очевидностью не имел отношения к злосчастным событиям прошлой ночи. Пока я перебирал в уме всевозможные варианты, мне пришло на ум, что я где-то слышал об отце Бальфура. Я вспомнил, что о нем говорил мой отец. Он был лестного мнения об этом человеке, и, насколько я мог судить, они были больше, чем просто знакомые, хотя назвать их друзьями было бы большим преувеличением. Я вспомнил отца Бальфура, поскольку среди многочисленных людей, с которыми отец поддерживал деловые связи, это был редкий случай, когда он так близко сошелся с христианином. Но я не вспомнил, что мой отец был близко знаком с этим человеком, когда прочел в газетах о самоубийстве Майкла Бальфура. Тот был богатым коммерсантом и, как многие предприниматели, которые занимаются рискованными операциями, столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Можно сказать, его постиг полный крах: в результате серии неудачных сделок он потерял абсолютно все. Не имея мужества объявить кредиторам о своем банкротстве и признаться семье в том, что разорен, он повесился у себя на конюшие. Это произошло менее чем за сутки до смерти моего собственного отца.
