— Брось дубину, жид, — сказал он, — а не то станешь кормом для свиней.
Он явно не знал, с кем имеет дело, если думал, что его угроза на меня подействует. Держа дубинку в левой руке, правой я нащупал в кармане свой пистолет и вынул его плавным движением. В темноте я увидел вспышку на дульном срезе напротив и, подчиняясь инстинкту самосохранения, тоже выстрелил. Поступок вполне разумный, но как тут же выяснилось, излишний, поскольку пистолет противника дал осечку и вспыхнул у него в руке. Тот закричал, скорее от гнева, чем от боли, и бросил оружие. В этот момент пуля из моего пистолета попала ему в плечо. Его отбросило назад, словно сильным ударом, отшвырнуло к окну, и он ударился о стекло, которое, как я подозреваю, было треснутым. Я не видел, что было потом, так как следил за другими нападавшими, но слышал, как он взвизгнул от ужаса, сползая по крыше, и упал на землю с довольно большой высоты.
Обернувшись, я увидел, что противники обратились в бегство, оставив своего товарища, который так и не пришел в сознание. Я хотел броситься за ними в погоню, но моим первым долгом было помочь Элиасу, который неподвижно лежал на полу. Взяв свечу с подсвечника, я посветил в лицо Элиаса. На коже не было никаких повреждений, и он явно дышал, хотя дыхание было тяжелым и прерывистым. Я перевернул его и увидел, что глаза его открыты и что он морщится от боли.
— Сделай мне кровопускание, — прошептал он, слабо улыбаясь. — Но сначала поймай этих негодяев.
Я верил Элиасу-хирургу, к тому же он не стал бы проявлять излишнего героизма, будь его жизнь действительно в опасности. Поэтому я схватил дубинку и стремглав помчался вниз по лестнице. Нападавших и след простыл.
На улице вокруг выпавшего из окна собралась толпа, и я с трудом протиснулся сквозь нее, чтобы посмотреть, жив ли он. Он был мертв. Он лежал на боку, изо рта и из раны от моей пули сочилась кровь. Смерть изменила черты его лица, но, несмотря па это, я узнал его. Именно этот человек напал на меня на Сесил-стрит поздно ночью, именно он сбежал от меня из вестибюля «Компании южных морей».
Мне было жаль, что я его убил. Нет, возможно, не совсем так. Мое сердце учащенно билось, кровь толчками бежала по венам, но я не чувствовал раскаяния или вины. Однако мне было жаль, что он не сможет уже ответить на кое-какие вопросы. Теперь мне оставалось найти его сообщников и заставить их говорить, если они не хотят разделить участь своего товарища.
Сбыться моим планам помешало прибытие констеблей. Это была худшая парочка мерзавцев из всех, кому в этом городе доверяли вершить правосудие. Я знал обоих, они были из суда Данкомба. Но я никогда не пользовался их услугами, когда было нужно кого-то арестовать, так как они имели репутацию злодеев, склонных к насилию ради самого насилия. Один был толстым и низкорослым, с омерзительными красно-сиреневыми прыщами по всему лицу. Другой выглядел менее противно, он был, в сущности, вполне обычным парнем, за исключением узких глаз, источавших жестокость.
— Кто-нибудь знает, кто застрелил этого человека? — громко спросил толстый.
— Я знаю, — вперед вышел мужчина. На нем не было маскарадного костюма, но по голосу я узнал в нем одного из нападавших. Он указал на меня. — Вот этот человек, — сказал он тоном, которым обычно заказывают у торговки устрицами порцию на два пенса. — Я все видел, могу повторить под присягой. Это было хладнокровное убийство.
— Посмотрим, как ты повторишь это под присягой, — сказал я, когда констебль двинулся ко мне. — Буду рад, когда тебя вздернут.
Я был настолько зол, что мог лишь расточать проклятия. Не было никакого смысла убегать от констеблей, поскольку нападавшие знали мое имя и меня все равно нашли бы. Я подумал, что у меня есть свидетель, который мог бы прояснить это дело. Но потом я осознал, что неизвестно, тде скрываются остальные заговорщики, и что Элиас остался лежать наверху один, совершенно беззащитный. Я поспешил к нему, но констебли схватили меня.
— Вы никуда не пойдете, — сказал кровожадный.
Я сопротивлялся. Я мог бы вырваться, если бы собрался с силами, но я устал и был расстроен. И я боялся за своего друга, которому могли перерезать горло, пока он лежал там, наверху, совершенно беспомощный. Мое слабое сопротивление только разозлило констеблей, и они заломили мне руки назад. Я осмотрел толпу, ища помощи, ища кого-нибудь, кто мог бы замолвить словечко в мою пользу. И увидел только Ноя Сарменто — он стоял в отдалении и безучастно наблюдал за происходящим своими запавшими глазами. Наши взгляды встретились, и мне даже не пришел в голову вопрос, что он здесь делает. В минуту отчаяния я лишь подумал, что он работает на моего дядю и что он, естественно, должен мне помочь. Но он отвернулся, и на его лице отразился стыд.
Нападавший на меня человек говорил о чем-то с одним из констеблей, видимо продолжая свою клевету.
— Этот человек — преступник, — сказал я, указывая на моего обвинителя, — мой свидетель наверху, он ранен, его жизни угрожают сообщники этого типа.
Если вы не можете меня освободить, помогите моему другу. Он на верхнем этаже.
Убийство действует на толпу странным образом. Никто в толпе, как вы понимаете, не хотел никому помогать, но все хотели увидеть что-нибудь ужасное, что-нибудь, о чем можно было бы рассказать собутыльникам в пивной. Поэтому сообщение о том, что есть еще одна жертва, заставило большую часть толпы ринуться в здание. Я надеялся, что присутствие этих людей обеспечит Элиасу достаточную защиту.
— Кто-нибудь знает этого человека? — спросил один из констеблей у оставшихся, указывая на мертвого.
— Я его знаю, — раздался голос. Вперед вышел пожилой мужчина. Он опирался на старую трость, треснутую и обшарпанную, готовую сломаться под тяжестью ее владельца. — Этот мерзавец погубил мою племянницу, — сказал он. — Он грабитель и вор. И мне нисколько не жаль видеть его мертвым.
— Как его зовут? — спросил констебль.
— Никто не знает его имени, — сказал мой обвинитель, злобно взглянув на старика. — Не обращайте внимания на старика, он мелет чепуху. У него не все в порядке с головой.
— Это у тебя не все в порядке.с головой, — ответил старик. — Я вообще не знаю, кто ты такой.
— Так как его зовут? — снова спросил констебль у старика.
— Этот мерзкий подлец — Берти Фенн, вот кто он. Констебли увели меня. Я беспокоился за Элиаса, но мне доставляла удовольствие мысль, что я убил человека, который задавил моего отца.
Глава 27
Я вновь предстал перед Джоном Данкомбом, и вновь по делу об убийстве, что не ускользнуло от внимания судьи. Иногда, если речь шла о таком серьезном преступлении, Данкомб мог созвать суд среди ночи. Убийство — опасное преступление, и нельзя было допустить, чтобы обвиняемые сбежали. Когда же они сбегали, допустившие это судьи подвергались строжайшей проверке.
Слух о моих подвигах уже обошел улицы, и в зале суда кроме небольшой группы обычных завсегдатаев собралось около дюжины зевак — вполне внушительная аудитория для ночного представления.
