И мы оказывались все ближе и ближе друг к другу, пока наши губы не встретились. В тот вечер я выпил лишнего, но прекрасно помню, как все началось.
Между нами оставалось лишь несколько дюймов, и она говорила о книге, которую недавно прочитала, и что было в ней интересного. Я едва слушал ее, так меня оглушили выпитое вино и страсть. Наконец, когда я не мог более сдерживаться, я погладил ее по щеке.
Она не отшатнулась, а, напротив, придвинулась ближе, потершись о мою руку, словно кошечка, и я склонился над ней и поцеловал.
Поцелуй был долгим, но потом она вскочила и отпрянула.
– Что ты делаешь? – сказала она возмущенно громким шепотом.
Я оставался на месте, чтобы ее паника не привлекла всеобщего внимания.
– Я поцеловал тебя.
– Нельзя этого делать. Ты прекрасно знаешь. Почему я опять должна тебе это говорить?
– Мириам, – сказал я, – ты должна изложить свою просьбу в письменном виде.
Она открыла рот, чтобы сказать какую-то колкость, но удержалась и долгое время пребывала в безмолвии. Я слушал собственное дыхание и стук экипажей за окном, словно это были самые занимательные звуки на свете.
– Ты прав, – сказала она таким тихим шепотом, что я не был уверен, не ослышался ли. – Ты прав, извини… И мне пора идти, – добавила она поспешно и направилась к выходу.
Я вскочил и схватил ее за руку. Не сильно, как вы понимаете, но решительно. Я не мог позволить ей уйти. Только не сейчас. Не так скоро.
– Почему ты убегаешь? Ты не хочешь уходить, так зачем уходишь?
Она покачала головой, не поднимая глаз. Было ясно, что она не останется, и я отпустил ее.
– Я бегу, – сказала она, – потому что не хочу убегать. – Она вздохнула. – Бенджамин, когда тебя пытались убить в последний раз?
Вопрос был неожиданный, и это меня насмешило.
– Не далее как две недели назад, – сказал я. – Вор, которого я выслеживал, бросился на меня с ножом. Не будь я настороже, он бы меня ранил или еще того хуже.
– Ты мог бы дать мне многое из того, что мне необходимо, – сказала она. – Я знаю, ты не обращался бы со мной как с вещью, как с неодушевленным предметом, как со служанкой. Я знаю, какой ты человек, Бенджамин. Но ты постоянно кого-то преследуешь и убиваешь, и тебя постоянно кто-то преследует и может убить.
Она замолчала, но мне было нечего сказать в свое оправдание, и мы долго сидели в тишине.
– Такая жизнь не для меня, – наконец промолвила она. – Я не могу жить с мужем, которого в любой момент могут убить, повесить или сослать на каторгу. Ты хочешь жениться на мне? Завести детей? У жены должен быть муж. Детям нужен отец, Бенджамин. Я так жить не смогу.
Что я мог ей возразить? Она была права.
Три недели спустя она прислала мне записку с просьбой зайти к ней домой в Эннз-Корт. Раньше она не присылала мне подобных записок, и какое-то время я даже тешил себя надеждой, будто она собирается сообщить мне с помощью женских намеков, что поменяла свое решение, что, хорошенько все обдумав, решила оставить былые предрассудки. И хотя мое воображение рисовало радужные картины, в действительности я не верил, что услышу от нее то, что хотел бы слышать больше всего.
Я также не ожидал услышать от нее то, что больше всего боялся услышать. Когда горничная проводила меня в гостиную, я увидел, что Мириам стоит, нервно перелистывая книгу, название которой вряд ли могла бы сказать, если бы ее спросили. Она отложила книгу и улыбнулась, как улыбается врач пациенту, которому предстоит серьезная операция. Вид у нее был утомленный, лицо осунувшееся.
– Бокал вина? – спросила она, зная заранее, что я не откажусь.
Ее тревога развеяла все мои иллюзии, и я принял бокал из ее дрожащих рук, чтобы подкрепить себя морально.
– Я еще не сообщила дяде, – сказала она, когда мы сели, – хотела, чтобы ты узнал первый. Не хочу, чтобы ты узнал об этом от посторонних.
Сейчас я говорю, что не догадывался тогда, о чем она собирается сказать, но, вероятно, это не так, поскольку помню, как я схватился за подлокотники кресла и едва не подпрыгнул.
– Я собираюсь выйти замуж, – сказала она.
На ее лице отразился ужас, но потом она собралась с духом и выдавила улыбку. Когда я думаю о ней как о замужней даме, я вижу эту фальшивую улыбку на ее лице.
Я молчал, и казалось, что прошла целая вечность. Я смотрел перед собой, размышляя. Думал о том, кого она сочла более достойным, чем я. Вспоминал время, которое мы провели вместе – как друзья, естественно. Какую радость я испытывал от общения с ней. Я вспоминал, как меня не покидала надежда, что она передумает. Теперь все надежды рухнули.
– Желаю тебе счастья, – наконец промолвил я.
Я старался говорить спокойным и безразличным голосом, полагая, что это самая достойная и самая жестокая реакция.
– Боюсь, что дядя может расстроиться, – сказала она. Она говорила слишком быстро, будто заранее приготовила слова. – Видишь ли, человек, за которого я выхожу замуж, англичанин, и его семья с незапамятных времен принадлежала Англиканской церкви. Чтобы не создавать проблем, я решила принять их веру.
Я отпил из бокала. Я пил с такой поспешностью, что вскоре почувствовал, как вино ударило мне в голову.
– Ты переходишь в другую веру?
– Да, – ответила она.
Не знаю, чего она ждала от меня, – может быть, что я начну браниться и отчитывать ее и возмущаться, требовать рассказать, что ей известно об этом человеке, или применю свои профессиональные навыки, дабы узнать о нем все, что возможно. Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. У меня предательски исчез голос. Я прочистил горло и сделал вторую попытку.
– Почему? – тихо спросил я.
– Как ты можешь спрашивать меня об этом?
– Как? Как я могу не спрашивать? Ты веришь в то, во что он верит? Ты разделяешь его веру?
– Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы думать, будто я приняла это решение из-за веры. Если бы я хотела принять христианство из-за веры в христианские догмы, я бы это сделала давно.
– Зачем же тогда ты переходишь в другую религию? – спросил я.
Мой голос звучал громче и жестче, нежели мне бы хотелось.
Мириам закрыла глаза.
– Я хочу быть счастлива, – сказала она.
Я был бы рад найти доводы, чтобы возразить ей, но предложить мне было нечего. Что я мог сказать ей о счастье – о счастье, которое ей собирался дать человек, совершенно мне неизвестный. Я знал, что мне следовало встать и уйти, но поскольку все равно собирался мучить себя в течение полугода, я решил, почему бы не начать прямо сейчас.
– Ты его любишь? – спросил я.
Она отвела глаза.
– Зачем ты спрашиваешь об этом? Зачем тревожить нас обоих этими вопросами?
