– Может, ты и прав, – в задумчивости сказал Элиас. – Черт побери! Жаль, я не смогу рассказать об этом своим приятелям. Я бы мог приобрести популярность в кофейнях города.
– Придется обойтись без такой популярности, ладно?
– Конечно, – смиренно сказал он. – Но твой рассказ в корне все меняет. Несмотря на то, что тебе было сказано в доме Аффорда, ты в опасности, в ужасной опасности. Эти якобиты терпели тебя, так как ты был им нужен. То, что ты разнюхал их дела, раскрыл секретные источники финансирования вторжения и узнал о тайных визитах Претендента в Англию, – все это должно их тревожить. Пожалуйста, соблюдай крайнюю осторожность, иначе можешь кончить, как Йейт или эти свидетели с твоего процесса.
– Что ты предлагаешь?
Он тяжело вздохнул:
– Послушай, Уивер. Сказать по правде, тебе нельзя доверять никому из этих людей. Если этот ирландец Джонсон добр к тебе, это еще не значит, что он говорит правду.
– Понимаю. Но он мог бы причинить мне вред и этого не сделал.
– Только потому, что, на его взгляд, ты можешь ему пригодиться, если будешь на свободе. Если все обернется иначе, он причинит тебе вред, и еще какой.
– Знаю.
– Тогда ты должен понять, что все эти якобитские интриги тебя только отвлекают. Ты ведь пытаешься узнать, кто убил Йейта и почему.
– Я не должен этого делать?
– Думаю, должен. Но только ради достижения цели, но это – не конечная цель.
– Насколько я понимаю, конечная цель – это политика.
Он улыбнулся:
– Вижу, ты кое-чему все-таки научился.
Когда мы добрались до Ковент-Гардена, на площади уже собрались толпы избирателей и зевак. Многие держали в руках вымпелы цветов своих кандидатов, большинство пришли просто поглазеть. Толпа была плотной, а люди были одновременно веселы и сердиты, что характерно для лондонской толпы. Люди радовались развлечению, но их всегда необъяснимым образом возмущало, что развлечение было не таким занимательным, как они рассчитывали, что оно не избавляло их от бедности, или голода, или зубной боли.
Когда мы прибыли, кандидаты тори только появились на площади, а виги уже находились там. Я видел, как в воздух взметнулись сотни вымпелов, когда Мелбери подходил к подиуму, а также в его сторону полетело немало яиц и фруктов. Пока он выступал с короткой речью, казалось, тори получили преимущество; я видел, как несколько сторонников вигов исчезли в толпе, и боялся даже представить, какие мучения их ожидали.
Элиас посмеивался над моим изумлением.
– Ты раньше не видел церемонии открытия выборов?
– Кажется, видел, – сказал я, – но мне всегда казалось, что это нечто вроде спектакля. Поскольку у меня самого нет права голоса, я не придавал всему этому политического значения. Теперь, когда я смотрю на все другими глазами, это сумасшествие кажется мне абсурдным.
– Это и есть абсурд.
– Тебя не беспокоит, что нация выбирает своих лидеров подобным образом? Здесь не менее опасно, чем на Варфоломеевой ярмарке или на параде лорд-мэра.
– Нет особой разницы между этим представлением и кукольным театром, за исключением того, что здесь дубасят по голове не кукол, а живых людей. Но, по крайней мере, здесь собрались тысячи людей, которые могут повлиять на ход выборов. Тебе больше по душе такой город, как Ват, где членов парламента выбирает маленькая кучка людей, которые, попивая портвейн и закусывая цыпленком, решают, кто лучше набьет их животы?
– Я не знаю, что мне больше по душе.
– А мне больше нравится это, – сказал он. – По крайней мере, не скучно.
Итак, не без некоторой доли жестокости выборы начались. Как странно, подумал я, что все мои надежды связаны с человеком, которого я когда-то ненавидел, даже не будучи с ним знаком. Однако в моих интересах было, чтобы победу одержал Гриффин Мелбери. Поэтому я немало обрадовался, когда на следующее утро узнал в кофейне результаты голосования в первый день. Мистер Мелбери получил двести восемь голосов, а мистер Хертком – сто восемьдесят восемь. Человек, которого я презирал, представлявший интересы партии, к которой у меня не было доверия, выиграл первый день выборов, и хотя я не должен был желать ему ничего хорошего, судьба распорядилась так, что мне пришлось радоваться его победе.
Через два дня, в течение которых Мелбери опережал вигов, Мэтью Эванс получил записку, которую я счел восхитительной. Мистер Хертком лично приглашал меня присоединиться к его друзьям, среди которых была и мисс Догмилл, и провести следующий вечер в театре. Я подумал, что мисс Догмилл была не из тех женщин, которые имеют смелость начать переписку с мужчиной, хотя мне было бы приятно, если бы она пренебрегла правилами хорошего тона. Я тотчас написал ответ мистеру Херткому, сообщив ему, что я с радостью принимаю его приглашение.
Кандидат вигов появился у меня в комнатах одетый в костюм изумительного синего цвета, украшенный огромными золотыми пуговицами. Он робко улыбался, и я предложил ему перед выходом вина. Если он и был огорчен победой Мелбери в первые три дня выборов, то не показывал этого.
– Надеюсь, сударь, никаких гусей у вас нет, – со смехом сказал он, вспоминая события двухнедельной давности.
– Уверяю, есть только те, что ходят на свободе, – ответил я.
Я понял, что Хертком, изнывающий под игом мистера Догмилла, был в восторге, что я бросил вызов его хозяину. Возможно, до этого он никогда не встречал человека, который бы так возмутительно смело вел себя по отношению к последнему, и его доброе ко мне отношение было единственной формой протеста, которую он мог себе позволить. Или, может быть, он был шпионом Догмилла. В любом случае я знал, что для достижения моих целей мне нужно с ним подружиться, проявляя при этом особую осмотрительность.
– Не думаю, сударь, чтобы мистер Догмилл одобрил то, что я провожу свое свободное время в компании человека, симпатизирующего тори, но мы ему ничего не скажем.
– У меня нет привычки сообщать мистеру Догмиллу о своих делах, – сказал я.
– Вот и хорошо. Все складывается как нельзя удачно. В любом случае мисс Догмилл нравится ваше общество, и, поскольку мне нравится общество мисс Догмилл, я не вижу ничего плохого в том, чтобы удовлетворить ее желания, если вы меня понимаете.
У меня не было такой уверенности. Но я понял, что мистеру Херткому нравилась Грейс Догмилл, а она дала ему ясно понять, что не намерена придавать их отношениям юридический статус. Почему тогда он согласился позвать меня? Можно было предположить, что он не рассматривал меня в качестве соперника. Или у него на уме было что-то иное, более важное, чем амурные дела.
– Если вы позволите мне быть откровенным, – сказал я, – я заметил, что, хотя он ваше доверенное лицо и вы вместе работаете, вы не испытываете особой симпатии к мистеру Догмиллу.
Он засмеялся и замахал руками:
