Мигель покачал головой и выругал себя. Неужели у него недостаточно проблем помимо нежелательных интриг? А ведь случись что с Даниелем, он познакомится с Ханной поближе. Человек ведь может умереть от разных причин: от болезни, несчастного случая, в результате убийства. Мигель на минуту представил, как тело Даниеля достают из канала: глаза широко открыты, кожа синевато-белая. Он почувствовал угрызения совести оттого, что такая картина ему приятна, но еще сильнее возбуждали его мысли о том, как освободить Ханну из неволи ее одежды.
Разве кофе не должен был подавлять подобные мысли? Но даже кофе не мог сравниться с удовольствием, которое он получал, беседуя с Ханной. Он всегда считал ее просто хорошенькой простушкой, очаровательной, но пустой. Теперь он знал, что все это показное, только способ ублажить мужа. Интересно, сколько еще женщин изображают из себя глупышек, дабы не привлекать внимания своих мужей?
Мысль о том, что мир населен хитрыми и двуличными женщинами, не успокоила его, поэтому он произнес свои дневные молитвы, добавив благодарственную молитву Господу, слава Тебе, за то, что избавил его от Иоахима, не дав тому оповестить все население Влойенбурга о его делах.
Вскоре Мигель узнал, что его благодарность была преждевременной.
Он полагал, что ему повезло: безрассудная выходка Иоахима произошла, когда мужчины из Влойенбурга были заняты своими делами в городе. Однако он не принял в расчет женщин, которые сидели в своих гостиных или стояли на кухнях, не сводя глаз с улицы в надежде, что небеса развеют их скуку, послав для развлечения какой-нибудь скандал. Грубое поведение Иоахима не осталось незамеченным: за ним наблюдали с крылечек и из окон, а также из боковых улочек. Жены и дочери, бабушки и вдовы видели всё и с радостью сообщали об этом друг другу и своим мужьям. К моменту, когда Даниель вернулся домой, едва ли во всем Амстердаме нашелся бы еврей, который не знал, что Ханне и ее служанке угрожал какой-то незнакомец и что Мигель прогнал его прочь. За ужином все только и говорили об этом происшествии. Брат Мигеля молчал, словно набрал в рот воды, и попытки Ханны наладить хоть какую-то беседу не имели никакого успеха.
Потом Даниель незаметно спустился в подвал. Он уселся на расшатанный стул, подняв ноги, чтобы не замочить их, и сидел молча достаточно долго, чтобы усугубить неловкость, которую они оба и без того испытывали. Он едва смотрел на Мигеля, усердно ковырял пальцем во рту и порой издавал всасывающие звуки. Наконец он вынул палец изо рта:
— Что тебе известно об этом человеке?
— Тебя это не касается. — Слова звучали неубедительно даже для самого Мигеля.
— Разумеется, меня это касается! — Даниель редко повышал голос на Мигеля. Он мог важничать, читать нотации и выражать свое недовольство, но избегал гнева. — Знаешь ли ты, что эта встреча так расстроила Ханну, что она отказывается даже рассказать о ней? Да что могло так напугать мою жену, чтобы отбить у нее охоту сплетничать?
Мигель почувствовал, как его собственный гнев утихает. Он попросил Ханну не выдавать его секрета, и она выполнила обещание. Он не мог себе позволить беспокоиться о том, что нарушен покой в доме брата. В конце концов, Даниель только думает, что жена расстроена.
— Мне жаль, что Ханна испугалась, но сам знаешь, я не допустил бы, чтобы она пострадала.
— А эта глупая служанка. Когда я спрашиваю, что случилось, она делает вид, будто не понимает меня. Она отлично понимает мой португальский, когда я плачу ей жалованье.
— У тебя больше опыта с этой лексикой, — предположил Мигель.
— Перестань валять дурака, Мигель.
— А ты, младший брат, перестань разыгрывать из себя отца, — парировал Мигель.
— Уверяю, я не разыгрываю из себя твоего отца! — раздражительно ответил Даниель. — Но я играю роль отца своего нерожденного сына, а также роль мужа — роль, которая многому тебя могла бы научить, если бы ты не порвал договора с сеньором Паридо.
Мигель был готов наговорить грубостей, но сдержался. Он знал, что в данном случае недовольство брата имело свои преимущества.
— Я действительно сожалею, что у сеньоры была неприятная встреча. Ты знаешь, что я никогда бы намеренно не подверг ее опасности. Моей вины здесь никакой нет.
— Все только об этом и говорят, Мигель. Не могу тебе сказать, сколько раз люди начинали говорить шепотом, когда я приближался. Я не потерплю, чтобы у меня за спиной судачили о моих делах, обсуждали, как мою собственную жену пришлось спасать от какого-то сумасшедшего, который напал на нее по твоей вине.
Возможно, в этом и заключалась причина его гнева: Даниелю не нравилось, что именно Мигель спас Ханну от сумасшедшего.
— Мне всегда казалось, что у тебя есть более серьезные заботы, чем пересуды наших кумушек.
— Можешь насмехаться, если хочешь, но такое твое поведение опасно для всех нас. Ты поставил под угрозу не только безопасность моей семьи, но весь наш народ.
— Что за бред? — возмутился Мигель. — О какой угрозе нашему народу ты говоришь? К твоей жене и к Аннетье пристал какой-то сумасшедший. Я его прогнал. Не понимаю вообще, где тут пища для скандала?
— Мы оба знаем, что все не так просто. Сначала я узнаю, что у тебя какие-то дела с еретиком Алферондой. Теперь — что человека, который приставал к Ханне, видели с тобой две недели назад. До меня дошли слухи, что он голландец и что он разговаривал с тобой фамильярно. А теперь он угрожает моей жене и моему еще не рожденному ребенку.
— Ты наслушался слухов, — ответил Мигель.
— Собственно, какая разница, правда это или нет, ущерб все равно одинаков. У меня нет сомнений, что маамад отнесется к этим проступкам со всей серьезностью.
— Ты говоришь очень авторитетно от лица маамада и с позиции его устаревшей политики.
Даниель обеспокоился, словно они были в публичном месте.
— Мигель, ты заходишь слишком далеко.
— Я захожу слишком далеко? — раздраженно переспросил тот. — Потому что критикую маамад в частной беседе? По-моему, ты утратил способность отличать, где власть, а где мудрость.
— Ты не должен критиковать совет. Без его руководства наша община не знала бы, как жить.
— Маамад сыграл важную роль при становлении этой общины, но теперь он правит, не отчитываясь перед ней и не проявляя милосердия. Он угрожает отлучением за малейший проступок, даже за само сомнение в его мудрости. Мы, евреи, должны жить свободно, а не трястись от страха.
В дрожащем свете свечи было видно, как у Даниеля расширились зрачки.
— Мы иностранцы, живущие в стране, где нас презирают и только ждут предлога, чтобы изгнать. Совет защищает нас от очередного изгнания. Или ты этого хочешь? Хочешь навлечь на нас беду?
— Это Амстердам, Даниель, а не Португалия, Испания или Польша. Сколько должно пройти времени, прежде, чем маамад поймет, что голландцы отличаются от других народов?
