Потом Мигель зашел во «Флибот», где нашел Исайю Нунеса, беседовавшего с другими купцами, с которыми Мигель был знаком. Нунес был умелым физиогномистом и, поняв, что Мигелю нужно с ним поговорить, поднял свое мускулистое тело из-за стола.
В таверне было слишком шумно, и они вышли на улицу, в прохладу раннего вечера. Оба внимательно огляделись, дабы удостовериться, что их никто не подслушивает.
— Если я захочу отменить продажу, — начал Мигель с места в карьер, — до какой даты я должен это сделать?
— Отменить? — переспросил Нунес. Его лицо помрачнело. — Что-то случилось?
— Ничего, — устало сказал Мигель. — Я не планирую ничего отменять, но один из моих партнеров нервничает и попросил меня навести справки. Кроме того, ты сам советовал мне забыть о кофе.
— Но не о нашем контракте. Можешь сказать своему партнеру, что отказываться уже поздно. Мы имеем дело не с другом и единоверцем, сам же понимаешь. Мы имеем дело с Ост-Индской компанией, а она не позволяет покупателю менять свои намерения, как бы вежливо об этом ни просили. — Нунес помолчал. — Ты знаешь, как обстоят дела. Очень не хотелось бы, чтобы ты, Мигель, поставил меня в неловкое положение.
Мигель заставил себя улыбнуться:
— Конечно.
Нунес пожал плечами:
— В любом случае я собирался послать тебе записку завтра. Я обо всем договорился, и теперь будь так любезен заплатить мне часть денег.
— Я думал, оплата по доставке, — сказал Мигель, хотя он ничего подобного не думал.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — сказал Нунес и наморщил лоб с видом явного неудовольствия.
— Скажем, четверть авансом?
Нунес рассмеялся и положил руку Мигелю на плечо:
— Не смеши меня. Ты же знаешь, как делаются такие дела. Если ты переведешь половину суммы на мой счет до конца следующей недели, я буду тебе чрезвычайно признателен.
Мигель прочистил горло:
— К сожалению, у одного из моих партнеров возникли небольшие трудности — уверяю тебя, временные. Мы не сможем собрать всю сумму к следующей неделе.
Улыбка исчезла с лица Нунеса.
— Я могу заплатить тебе тысячу, — предложил Мигель. — Сумма немалая и определенно свидетельствует о серьезности наших намерений.
Рука Нунеса осталась на плече Мигеля, но теперь она давила так сильно, что Мигель был прижат к стене таверны.
— Ты с ума спятил? — спросил Нунес хриплым шепотом. — Никаких хитростей не может быть с компанией. Если я говорю, что мне нужно полторы тысячи, значит, нужна именно эта сумма, а не какой-то там символ серьезности намерений. У меня договор с ними, у тебя договор со мной, и сделка должна быть совершена по всем правилам. Если ты не дашь мне эти деньги, мне придется платить их из собственного кармана. Ты мой друг, Мигель, но ты поставил меня в ужасное положение.
— Знаю, знаю. — Мигель вскинул руки, словно моля о пощаде. — Это все мои партнеры — деньги у них есть, но они не спешат раскошелиться. Но я найду деньги до конца следующей недели, как ты просил. — Мигель решил больше ничего не говорить Нунесу, чтобы тот не напомнил снова о договорах. — Может быть, — сказал он, собираясь уходить, — замолвишь словечко насчет меня Рикардо.
— Я не стану делать за тебя твою работу, — сказал Нунес ему вслед, — и становиться между тобой и Паридо.
Как будто Мигелю было мало неприятностей за один день, он, едва переступив порог дома брата, сразу понял, что случилось что-то ужасное. Даниель сидел в передней со странным выражением лица — разочарования и удовлетворения одновременно.
— В чем дело? — спросил его Мигель. — Ты шарил…
Он не стал договаривать. Этот вопрос ни к чему хорошему не приведет.
Даниель протянул ему запечатанное письмо. Как долго брат будет донимать его насчет переписки? Но сейчас Мигель понимал, что это письмо совсем другого рода и что Даниель уже знает его содержание.
Одеревеневшими пальцами Мигель распечатал письмо и развернул сложенный втрое листок. Ему не надо было читать тщательно подобранные слова на официальном испанском, выведенные витиеватым почерком. Он знал, что там написано. Мигеля вызывали на маамад следующим утром.
19
До темноты оставалось всего несколько часов, и Мигель хотел употребить их с максимальной пользой. Угроза полного краха дышала ему в затылок, но еще был шанс вооружиться — и, может, одержать победу. Несмотря на все его проблемы с маамадом, а их было много, он знал, что одна вещь может обернуться в его пользу. Совет не выносил приговор, основываясь на одном лишь принципе. Паридо мог выступить против него, мог попытаться убедить совет принять меры, но парнассы пожелают услышать доводы. Они хотели, чтобы община процветала, поэтому были склонны принять извинения и учесть сложившиеся обстоятельства. Многим удавалось спасти свои головы, представив маамаду весомый довод.
Чтобы подготовить такой довод, Мигелю было необходимо выяснить, почему именно маамад хочет его видеть, хотя он был почти уверен, что знает, в чем дело. Без сомнения, это Иоахим нажаловался на него совету. Теперь необходимо узнать, что сказал голландец и какие против Мигеля выдвинуты обвинения. И в этом была горькая ирония. Он так стремился избежать встречи с этим сумасшедшим, а теперь вынужден сам искать его.
Однако, прежде чем он начал строить план, где можно было бы найти Иоахима, Мигель вдруг вспомнил кое-что, а именно слова Хендрика до того, как на него напали в таверне. "Можете рассказать о ваших любовных победах, или странностях вашего народа, или какой-нибудь непостижимый план покорения биржи". Гертруда поклялась, что не откроет их коммерческую тайну своему псу, так почему он об этом заговорил? И каков истинный источник ее денег? Может, это из-за нее Мигеля вызывают на совет — ее и ее длинного языка?
Не сказав ни слова Даниелю, Мигель выскочил из дому и помчался обратно в "Поющего карпа", молясь, чтобы Гертруда еще не ушла. Она ушла. Мигель навел справки у разливальщика за стойкой, который дал понять: возможно, мол, он что-то слышал о том, куда она направилась, и пара монет освежит его память. За два стювера парень вспомнил, что она отправилась на банкет в дальнем конце Блумстрат.
Мигель нашел вход в банкетный зал в верхней части скромного краснокирпичного дома. Он поднялся по лестнице и постучал. Когда мальчик-слуга открыл дверь, Мигель сказал, что пришел на званый ужин, и мальчик тотчас провел его наверх в широкую комнату, где на разномастных восточных коврах стояло шесть-семь столов темного дерева. На дверных косяках и вдоль стен были канделябры с хорошими бездымными свечами, а с потолка свешивались громадные люстры. Дюжина картин висела на стенах как попало, об удобстве их обзора явно не думали. Два больших камина у торцевых стен пылали жаром, в углу пара скрипачей неистово терзала свои скрипки, однако музыку перекрывал гул пьяных голосов.
Столы, за каждым из которых сидело по десять-двенадцать человек, были заставлены всевозможной снедью: устрицами, вареной дичью, дымящимися кастрюлями с бутсепотом, из которых торчали ноги какого-то нечистого животного, издали похожие на руки тонущего человека, отчаянно пытающегося спастись. Громоздились гигантские головки сыра и тарелки с сельдью — соленой, печеной и тушеной. Стояли чаши с горячим молоком и растопленным сливочным маслом, плавающим на поверхности; буханки белого хлеба, горы фиг и фиников, печеный пастернак и голландский салат ело из шинкованной сырой капусты и моркови. В то время как Мигель пытался спастись от гибели, Гертруда пировала.
