– Скажи пожалуйста! – Рагна скорчила гримасу восхищения. – Бывший пекарь, а как выражается! Заслушаешься! Вот только одна недомолвка у тебя случилась. Я-то уговор выполнила. А как же ты?
– Дойдет очередь и до этого. Свой клинок я тебе отдать не могу, даже и не проси. Клинок твоей матери безвозвратно потерян. На создание нового у меня просто нет времени. Только не надо возмущаться! У меня есть к тебе предложение. Клинок Карглака, как и все остальное его имущество, остался без хозяина. Пока все это не растащили соседи, отправляйся туда и бери его владения в свои руки. Не мне тебя учить, как это делается. Клинок перешлешь мне с надежным человеком, а еще лучше, если доставишь сама. Обещаю наладить его раньше, чем ты успеешь умыться с дороги.
– Предложение, скажем прямо, заманчивое. – Рагна надула губки и забарабанила по ним пальцами. – Стоит подумать…
– Думать-то как раз и некогда! Надо действовать, пока о смерти Карглака известно лишь нам троим.
– Хочешь избавиться от меня? – Рагна одарила Окша взглядом, истолковать который не взялся бы ни один знаток максарской души, если таковой, конечно, существовал в природе.
– А ты хочешь остаться? – слегка смутился Окш.
– Не собираюсь даже! Но ты бы мог хотя бы для приличия попросить меня об этом.
Окш уже хотел было исполнить очередную прихоть Рагны, кстати говоря, никого ни к чему не обязывающую, но девчонка вдруг зажала ему рот.
– Нет, не надо! Не проси… А то возьму да останусь… Будешь потом клясть себя…
Ладонь ее была сухой и горячей, как у человека, которого сжигает изнутри быстротечная лихорадка.
– Оставайся… – Окш беспомощно развел руками. – Мне помощники нужны…
– Разве об этом так просят? – Только сейчас Окш заметил, какие у нее потухшие глаза.
– А как? – спросил он.
– Не знаю… Но не так… Да и какой из меня помощник! – Она медленно попятилась назад. – Я же привыкла все делать наперекор. Только измучаешься со мной.
– Тогда побудь со мной хотя бы немного. – Окш и сам не понимал, зачем он это говорит. – А если что не понравится, уедешь…
– А если понравится? – Она улыбнулась, но улыбка получилась какой-то жалкой.
– Тогда останешься навсегда. Ну ты прямо как малый ребенок!
– Навсегда не получится, – она покачала головой. – Я скоро умру…
– Кто тебе сказал такую глупость? – Окш с досады даже руками всплеснул.
– Сама знаю… Я ведь умею предугадывать будущее. Помнишь тот сон, который ты видел накануне последнего боя?
– Про раненые ноги?
– Да. Это я тебе его навеяла. Но ты ничего не понял…
– Я и сейчас ничего не понимаю!
– Хватит и того, что понимаю я… Поэтому мне лучше уйти. Обидно будет, если моим убийцей станешь ты…
– Да ты хоть соображаешь, что говоришь? – Окш попытался поймать Рагну, однако та легко увернулась.
– Прощай. Я очень устала. Мне страшно… Что уж тут скрывать… Только прошу, до поры до времени носи на левом глазу повязку. Так будет лучше для нас обоих. Не знаю, свидимся ли мы еще…
– Обязательно свидимся! – перебил ее Окш. – Не забывай про клинок.
– Я не могу на прощание ни благословить тебя, ни проклясть… К сожалению, тот, кто проклят сам, лишен возможности влиять на чужие судьбы…
Рагна вскочила в седло, изо всей силы огрела лошадь Окша, сунувшуюся было к ней, и, ни разу не обернувшись, ускакала прочь. Окша, смотревшего ей вслед, весьма удивило, что такая опытная всадница позволила своему скакуну дважды дать сбой на дистанции всего-то в полсотни шагов.
Что ожидала Рагна – удара клинком в спину? Слов благодарности? Или призыва вернуться? Что так обидело ее? Неизвестно… Да и возможно ли разобраться в душе максара, где самые грязные помыслы и темные страсти соседствуют с поистине демонической гордыней и сокровенной мудростью древней расы?
Когда топот лошади затих вдали, Хавр, почему-то понизив голос, осведомился:
– Если я правильно понял, ее мамаша покинула этот несовершенный мир?
– Ты правильно понял, любезный, – холодно ответил Окш.
– Пришлось, наверное, повозиться? – Хавр нагло ухмыльнулся.
– Первая песенка всегда с хрипотцой поется…
…Уже который день подряд над озером, не переставая, выл ветер, выдувая из комнат последние остатки тепла и заставляя угли в графитовом плавильнике раскаляться до малинового свечения.
Окш и сам не знал, какая блажь принудила его устроить мастерскую на прежнем месте – в обгоревшей и заброшенной башне старого маяка. Пленные королевские стрелки (а в этих краях по-прежнему сохранялась номинальная власть Вольного Братства) наспех подлатали и оштукатурили стены, восстановили лестницу, надстроили двускатную драночную крышу и проложили к берегу мост, который в случае нужды легко можно было разобрать или сжечь.
Едва восстановительные работы завершились, как пленные мастера куда-то исчезли. Их судьба, как и многое другое, творившееся вокруг, Окша совершенно не интересовала.
Он с головой погрузился в изучение текстов, составленных для него достославным Аздом, предусмотревшим, казалось, все на свете, кроме своей преждевременной гибели.
Три дюжины мудрецов, доставленных в башню со всех концов страны, помогали Окшу. Одни были сведущи в счислении, другие – в металлургии, третьи – в механике, четвертые – в разложении и составлении веществ, пятые – в том, что считалось даже не наукой, а мистикой и чернокнижием.
Каждый из них занимал отдельную келью, сношений с коллегами не имел (и даже не знал о их существовании), вникал только в то, что непосредственно касалось области его знаний, и за все это получал по пять золотых в день – сумму по нынешним временам баснословную.
Все были довольны своей судьбой, не хандрили, не роптали, и лишь однажды древний старец, великий знаток бесконечно малых величин, пал перед Окшем на колени и стал молить о пощаде.
– Здоров ли ты, любезный? – удивился Окш. – Таких странных слов я от тебя не ожидал. Уж лучше попроси прибавки к жалованью.
– Людям, приобщившимся к тайнам подобного рода, не позволено долго жить на этом свете. День, когда я завершу свой труд, станет для меня последним. Это место не светоч разума, как я думал прежде, а средоточие скорби.
– Успокойся, – сказал Окш, брезгливо отстраняя от себя иссохшие руки старца. – Ни единый волос не упадет с твоей седой головы. То, что ты узнал здесь, действительно не должно выйти за стены этой башни. Но я не собираюсь никого убивать. Стереть человеческую память так же легко, как и следы грифеля на аспидной доске.
Потом Окш неоднократно размышлял над этим случаем. Его удивляло, почему немощные старики, которым давно пора распрощаться с земной юдолью, так цепляются за жизнь. В бытность военачальником ему не раз приходилось посылать на смерть молодых и здоровых парней, едва только вкусивших радости плотских утех, и никто из них, за редким исключением, не выказывал при этом трусости. Можно представить, как причитали бы в той же ситуации их деды. В чем же здесь дело? Может, старики знают то, чего не знает молодежь? Или жизнь, даже лишенная всех своих соблазнов, есть наслаждение сама по себе?
