– Ничего… – пробормотала она. – Эта машина… надо ее убрать в гараж…
Толик не успел ответить, потому что на подъездной дорожке показался Виталий.
– Ты вернулась? – проговорил он, подходя к Кате, и ее сердце забилось в привычном ритме от одного звука его голоса. Она забыла, о чем только что просила водителя, забыла обо всех своих подозрениях.
Виталий подошел к ней, торопливо поцеловал в щеку, продолжил начатую фразу:
– Как ты там, в полиции?
Катя только собралась ответить, но он, кажется, не ждал ее ответа, он говорил о своем:
– Очень удачно, что ты вернулась. Я возьму Толика с машиной, моя, как назло, сломалась, мне пришлось вернуться на такси… тебе ведь никуда больше не надо?
– Никуда, – отозвалась Катя, почувствовав легкий укол обиды оттого, что муж не стал ее слушать – он спросил ее про полицию просто из вежливости. – Конечно, можешь взять машину… а ты не пообедаешь со мной, раз уж приехал домой?
– Нет, малыш, – он озабоченно взглянул на часы. – Обедай одна, у меня еще есть сегодня важные дела… но к вечеру будь готова, я заеду за тобой, и мы отправимся в одно очень приятное местечко…
Катя проводила взглядом уехавшую машину и вернулась в дом.
Наташа позвала ее в столовую, где уже был сервирован обед.
Домработница накрыла на одного человека – получается, она заранее знала, что Виталий не будет обедать.
Она сновала вокруг стола безмолвно, с поджатыми губами – видимо, все еще дулась из-за утренней истории с паспортом.
Катя следила за ней и мучилась сомнениями.
Наташа, ее домработница, которая живет в ее доме уже третий год, – неужели она убийца?
Обидчивая, вздорная, глуповатая, болтливая – Катя могла бы продолжить список ее недостатков, но у нее были и несомненные достоинства: она аккуратна, честна, предупредительна…
И в любом случае она добрая женщина. Как говорится – мухи не обидит.
Катя не могла представить ее с пистолетом в руке, целящуюся через окно в адвоката…
Но люди не рождаются убийцами, они становятся ими под давлением обстоятельств, ради материальной выгоды или из страха… а иногда они просто сходят с ума и начинают убивать без смысла и без видимой причины…
Но Наташа… не может быть! Это совершенно не вяжется с ее характером! Она такая… скучная, обыкновенная, нормальная – до кончиков своих акриловых ногтей!
Но ведь отпечаток под окном Ольховского в точности совпадает с отпечатком колеса Наташиной «восьмерки»!
Конечно, Катя – не эксперт, может быть, сходство отпечатков ей только померещилось, специалисты поднимут ее на смех… а горячий капот ее машины? Уж это-то Кате точно не показалось! Может быть, рассказать обо всем полиции? Только не этому ужасному Сергачеву!
А больше она никого и не знает.
И вообще, зачем Наташе было убивать этого адвоката?
Может быть, она сошла с ума, подвинулась на почве убийства?
Катя зачерпнула ложкой свой любимый сырный суп… и не смогла проглотить его: если Наташа – убийца, что мешает ей отравить свою хозяйку?
Она отодвинула тарелку и проговорила:
– Спасибо, Наташа, мне что-то не хочется…
– Что, невкусно? – В голосе домработницы снова прозвучала обида. – Это же ваш любимый суп…
– Спасибо, он вкусный… просто у меня нет аппетита.
Катя взяла из вазы персик, вонзила в него зубы.
Фрукты, по крайней мере, нельзя отравить…
Или можно? Ввести яд шприцем… кажется, в одном старом фильме именно так отравили героиню. Да что далеко ходить за примерами – Белоснежку отравили яблоком…
Ей показалось, что персик горчит. Она отложила его и встала из-за стола.
– Ну, как хотите, – Наташа поджала губы и сложила руки на переднике. – Все на похудении помешались… вам-то это зачем, вы и так стройная…
Около шести часов вечера Виталий прислал за ней Толика.
Дороги были на удивление свободны, и они без проблем добрались до банка, где Катя пересела в машину Виталия.
– Ты чудесно выглядишь, малыш! – проговорил он и поцеловал ее в краешек рта легким, скользящим поцелуем, от которого сладко забилось Катино сердце. – Сейчас мы поедем в одно славное местечко. О нем практически никто не знает…
Это Катю устраивало как нельзя больше: она не хотела бы сейчас оказаться в одном из тех модных мест, где по вечерам собирается вся московская тусовка, где нельзя и шагу сделать, чтобы не наткнуться на знакомого, который тут же начнет по десятому разу пересказывать тебе самые свежие светские сплетни…
Сейчас ей не хотелось видеть никого, кроме мужа.
Они выехали на Петровку, свернули в один из переулков и остановились перед массивной дверью без всякой вывески.
– Владелец этого ресторана специально не рекламирует его, и цены здесь намеренно высокие, чтобы не было никого, кроме «своих» посетителей, – пояснил Виталий, нажимая на кнопку звонка. – Зато здесь по-настоящему спокойно.
Им тут же открыли.
Метрдотель провел их к свободному столику.
Бесшумно появился официант, принял заказ.
Ресторан был очень небольшим, всего на двадцать мест, да и из них половина пустовала. В глубине помещения горел камин, смолистые дрова еле слышно потрескивали. Неподалеку от камина стоял маленький кабинетный рояль, за ним сидел высокий рыжеватый мужчина лет пятидесяти, в свободном твидовом пиджаке.
На крышке рояля перед ним стоял бокал белого вина.
Пианист взял бокал, пригубил вино и заиграл.
Это были «Осенние листья».
Катя прикрыла глаза.
Она вспомнила, как совсем маленькой девочкой заходила в кабинет отца. Папа любил классический джаз, он очень часто слушал пластинку Эррола Гарнера. Катя забиралась к отцу на колени, прижималась щекой к его колючему плотному свитеру и замирала, слушая музыку. Больше всего ей нравилась именно эта мелодия. Ей нравилось, как слепой пианист хрипловатым голосом чуть слышно подпевает своему инструменту, нравился таинственный полумрак отцовского кабинета, запах дорогого табака и легкого одеколона…
Потом музыка затихала, отец снимал с полки какую-нибудь красивую старинную книгу – больше всего Кате нравился огромный том «Робинзона Крузо» с чудесными гравюрами. Каждая гравюра была прикрыта полупрозрачным листком папиросной бумаги, и картинка просвечивала сквозь этот листок, проступала через него, как через густой туман. Вот Робинзон убегает с мальчиком Ксури из мавританского плена, вот он стреляет с лодки в диких зверей, вот его выбрасывает волной на берег после кораблекрушения… вот он, в косматой самодельной шапке, стоит, потрясенный, и смотрит на отпечаток человеческой ноги…
