Толгай, стараясь говорить как можно доброжелательнее (хотя и наметил уже в толпе зачинщиков, с которыми следовало рассчитаться в первую очередь), изложил им собственную версию строения вселенной. Весь сущий мир, по его словам, состоит из земной тверди и окружающего его бескрайнего океана. Суша, в свою очередь, равномерно делится на степь, леса и горы. Родная степь и лесистая страна, населенная демонами, осталась позади. Скоро должны закончиться и горы, за которыми опять расстилается степь, в которой им и предназначено поселиться. А пока, учитывая бедственное положение отряда, он позволяет разграбить первое попавшееся на пути селение.
Смягчив конфликт методами дипломатическими, Толгай на следующий день окончательно разрешил его методами силовыми, спровоцировав на ссору сразу двух наиболее горластых бунтарей и доказав всем на деле, что одна искусная сабля сильнее пары неумелых.
Впрочем, и обстоятельства благоприятствовали ему. Горы пошли на убыль, на их склонах обильно зазеленела трава, изредка стали попадаться не очень тщательно охраняемые стада овец и человеческие поселения, одно из которых они, не выдержав соблазна, все-таки ограбили.
Сам Толгай в нападении не участвовал, наблюдая за окрестностями с вершины господствовавшего над местностью холма. Инстинктивно он чувствовал, что эта новая страна, быт которой весьма отличался от того, что ему довелось видеть во владениях людей-демонов, также таит в себе некую опасность, хотя и другого свойства.
Догадки его подтвердились. Не успели степняки вволю нажраться бараньего мяса, набить добычей сумки и всласть натешиться с женщинами, как на горной дороге, по которой они сами прибыли сюда, показался мчащийся во весь опор конный отряд. Всадники сверкали сталью тяжелых доспехов и сжимали в руках длинные пики, а их скакуны в холке едва ли не в полтора раза превосходили ростом степных лошадок.
Люди-демоны поражали свои жертвы молниями даже с расстояния тысячи шагов, но никогда не преследовали побежденных. Закованные в железо воины швырять смерть до горизонта не умели, зато оказались настойчивы и неутомимы в погоне. Из всего отряда спастись удалось только Толгаю, да и то лишь потому, что он остался незамеченным.
Лежа вместе с верным конем в какой-то ложбине, он имел возможность наблюдать, как всех степняков, которых миновали клинки и пики, на веревках привели в деревню, едва успевшую оправиться после разгрома.
Люди в черных одеждах пробовали снять допрос с диковинных пленников, но скоро убедились в тщетности своих попыток. Степняки не могли понять чужой язык даже под воздействием раскаленного железа. Те, кто выдержал все муки, были подвергнуты позорной казни — побиванию камнями. Жестокая процедура растянулась надолго, поскольку палачами в ней выступали главным образом обесчещенные женщины и их родня.
Толгаю пришлось оставаться в своем убежище до тех пор, пока железные всадники не покинули селение (а провели они там по самым скромным подсчетам дня три и ущерба запасам вина и продовольствия, а также женской чести нанесли куда больше, чем это успели сделать степняки). Все это время он кормил лошадь корой и ветками растущих поблизости деревьев, а свои собственные голод и жажду утолял исключительно кровью из ее жил.
В дальнейшем наученный горьким опытом Толгай неукоснительно следовал своим принципам: избегал жилья, горных дорог, открытых мест и никогда не обижал местное население. Редкие странники принимали его за нищего мавра и зачастую одаривали куском хлеба или сыра из своих скудных запасов. Таким образом, не зная ни языка, ни географии, ни обычаев Кастилии, он пересек ее от границ Отчины до никому тогда еще не известной Киркопии.
Очередная страна разочаровала Толгая — вместо долгожданной степи он опять попал в лес, да еще какой! Стволы деревьев, каждый толщиной в несколько обхватов, уходили высоко вверх и там смыкались кронами, образуя некое подобие зеленых шелестящих небес, под сводами которых жили лошади величиной с собаку, кабаны, размером превосходящие быков, дикие кошки с непомерно длинными клыками и множество другой диковинной живности.
Скакун, преодолевший вместе с хозяином столько опасностей и лишений, в этом сытом краю неожиданно околел — не то обожрался с непривычки, не то случайно проглотил какую-нибудь отраву. Толгай снял с него уздечку, легкое деревянное седло (безлошадный степняк заслуживает жалости, а степняк, не имеющий при себе даже сбруи, вообще не человек) и двинулся дальше пешком.
Со своим оружием — саблей и луком — он не расставался. Стрелы, правда, давно иссякли, но Толгай наловчился мастерить их из веток и такой тупой снастью успешно бил птиц, ныне составлявших его основной рацион. Спал он, забравшись повыше на деревья, да и то вполглаза — огромные кошки шастали по верхотуре не менее шустро, чем по земле.
Вначале Толгай очень опасался диких зверей, но вскоре убедился, что при встрече с ним те хоть и не выражают особой радости, но особо и не наглеют. Отсюда напрашивался вывод, что паскудная натура двуногих существ хорошо известна представителям местной фауны.
Надежда когда-нибудь вернуться в родные места постепенно меркла. Во время одной неудачной переправы он потерял седло и теперь выглядел обыкновенным бродягой — чумазым и оборванным. На некую связь с цивилизацией указывала одна только сабля, клинок которой носил загадочные клейма древних мастеров. За время одиноких скитаний Толгай сильно стосковался по человеческому обществу и решил пристать к первому попавшемуся на его пути племени, пусть даже не конному. Здравый смысл подсказывал, что людей нужно искать не в лесной чаще, а вблизи рек, которые благоприятствуют и торговле, и обороне.
Теперь он прокладывал свой путь по течению ручьев, в сторону более пологих мест. Вскоре поиски Толгая увенчались первым успехом — он набрел на большое кострище, еще хранившее в своих недрах слабый жар. Здесь останавливался на отдых и трапезу довольно многочисленный отряд. Люди были сплошь босые и очень крупные — даже обутая стопа Толгая не могла целиком накрыть ни одного следа.
Дабы определить, кто это был — охотники, воины, торговцы или такие же, как он, бесприютные бродяги, — Толгай разрыл кострище. Неизвестные люди питались на зависть обильно и разнообразно. Костей было много — и огромных бычьих, и поменьше, вроде заячьих. Рыбьи хребты перемешались с раковинами моллюсков, яичной скорлупой, огрызками фруктов, орехами и рачьими панцирями.
Однако вершиной этой роскошной коллекции объедков были два человеческих черепа. Имевшиеся на них явственные следы зубов свидетельствовали, что эта находка не имеет отношения ни к погребальным, ни к жертвенным ритуалам. Людей просто скушали на второе или третье блюдо, между салатом из даров реки и яблочным десертом.
Толгай с детства слышал страшные рассказы о людоедах, но, признаться, никогда не верил в них. Очень уж неаппетитно в сравнении с барашками или жеребятами выглядели все знакомые ему люди. Но сейчас жуткие подробности этих бабушкиных сказок всплыли в памяти, подняв заодно и обильную муть страха.
Он выхватил саблю и с тревогой огляделся по сторонам. Однако все вокруг было спокойно: на разные лады чирикали птицы, стрекотали белки, мычала и ухала всевозможная травоядная живность, пара диких кошек тянула невдалеке любовную песнь. Жизнь шла своим чередом, словно в природе не случилось никакой катастрофы и не висело над головой это тяжелое каменное небо.
