— обратился он к стоявшему рядом соратнику, имевшему вид скорее школьного учителя, чем адепта людоедской религии.
— Кило двести сорок грамм, — ответил тот флегматично. — И в перегонном кубе еще грамм пятьдесят можно наскрести.
— А не врете, голуби? — Смыков окинул аггелов испытующим взглядом.
— Если не доверяете нам, можете своего человека для контроля послать, — обиделся Грибов. — Да и не станет Борис Михайлович врать. Он в Госбанке раньше служил. При нем кассиры копейку утаить боялись. Почетные грамоты от центрального правления имел.
— Если вы ему так доверяете, пусть идет за бдолахом.
— Э, нет… — на лице Грибова промелькнула хитроватая ухмылка. — Тут дела разные. Деньги одно, а жизнь другое. Трусоват он маленько. Ты, Борис Михайлович, на правду не обижайся… Для такого мероприятия отчаянный человек нужен. Чтоб от смерти уйдя, мог назад к ней вернуться… Меня пошлите.
— У дружков своих спрашивайте. — Смыков принял классическую позу Понтия Пилата, только что умывшего свои руки. — Если какая накладка выйдет, им за вас отвечать придется. И не карманом, а головой.
Собравшись в кружок, аггелы принялись тихо совещаться о чем-то. Похоже, кандидатура сотника Грибова идеальной тоже не считалась. В конце концов они пришли-таки к общему соглашению и вновь выстроились в линию, словно осужденные перед расстрелом.
— Ну все, договорились! Отпускают они меня! — объявил Грибов с заметным облегчением. — Постараюсь за десять минут управиться. Но на всякий случай пару минуток еще накиньте… Кончать их как предполагаете, всех вместе или поочередно?
— Там видно будет.
— Если поочередно, то с этого крысенка начинайте, — он кивнул на Оську, продолжавшего пребывать в состоянии ступора. — Побежал я… Засекайте время.
Несмотря на свой далеко не юный возраст и солидную комплекцию, Грибов довольно резво нырнул в боковую улицу, и вскоре стук его башмаков утих вдали.
— Давайте помозгуем, какую он нам подлянку может устроить, — сказал Зяблик, не спуская пленных аггелов с мушки. — Я этим рогатым ни на грош не верю… Вон, живой пример перед вами… Стоит, полные штаны наложивши… В-вояка…
— Нет, бдолах они нам отдают без звука, — сказал Смыков уверенно. — Тут никаких сомнений быть не может. Такого добра они в Эдеме целый воз накосят… Но отпускать нас вот так запросто, конечно, не отпустят. По следу пойдут тайком, как шакалы. Чтоб из-за угла напасть, внезапно.
— Укокать их всех, что ли, предлагаешь? — равнодушно осведомился Зяблик.
— Решение напрашивается само собой.
— Смыков! — возмутилась Верка. — Ты же слово давал!
— Ошибаетесь, Вера Ивановна. Не слово, а только надежду. Вот пусть она вместе с ними и умрет.
— Это еще хуже! Садизм какой-то! Дать надежду, а потом обмануть.
— Разве аггелы свое слово держат? — перешел в атаку Смыков. — Мало вам от них в плену досталось? Забыли, как они всех вас на кол хотели посадить?
— Так ведь это они, Смыков! Они братоубийце поклоняются. Который вдобавок ко всему и Бога потом хотел обмануть. Для них ложь в порядке вещей. Нам-то зачем с них пример брать?
— Ты, Верка, в диалектике слабо разбираешься, — ухмыльнулся Зяблик. — Не в пример Смыкову. Закон отрицания отрицания забыла. Если мы сейчас аггелам отрицания не устроим, они нас потом с большим удовольствием под него подведут.
— Лева, ну хоть ты вмешайся! — Верка пихнула Цыпфа, все это время пребывавшего в тягостном молчании. — Нельзя же так! Пусть они будут аггелами, пусть шакалами, но мы-то себя людьми считаем! Ведь договорились! Ведь обещали!
— Честно сказать, я и сам не знаю, кем являюсь в данный момент… — речь Цыпфа уже не была такой гладкой, как обычно. — Со временем, конечно, все это будет оценено беспристрастно… Но сейчас… Может ли человек, одним взмахом руки уничтоживший такое количество себе подобных, оставаться прежним человеком? Или он переходит на качественно иную ступень развития?
— Ну началось! — Смыков возвел глаза к небу. — Конечно, переходит. Но, заметьте, на более высокую. Кто бы нынче помнил об Александре Македонском или Тимуре, если бы они в свое время такую прорву люден не положили.
— Это личное дело Македонского и… истории… — Лева осторожно отодвинул от себя пушку. — Я больше никого убивать не буду. Заберите это от меня. Лучше я умру сам.
— А про нас ты подумал, толстовец очкастый? — вдруг вспылил Зяблик. — А про девчонку свою, что нас, как ясного солнышка, дожидается? Как она одна выкрутится? Ей же сопли надо вытирать! А нефилим тот не жилец на свете, грех говорить… Как с пленными поступить, это отдельный разговор. А врага в бою одолеть не грехом всегда считалось, а святым делом.
— Равным оружием, не забывай… — возразил Цыпф.
— Какая разница! Я перед боем лишний час не доспал и меч свой как бритву наточил! А ты дрых без задних ног и с тупой железякой против меня выходишь. В чем тут моя вина?
— Это просто демагогия, — поморщился Цыпф. — Так и конкистадоров можно оправдать, и тех, кто атомную бомбу на Хиросиму сбросил.
— И оправдаю, если надо будет! Что бы сейчас с Америкой было, не покори ее конкистадоры порохом и мечом? Резали бы индейцы друг друга каменными ножами и землю палками ковыряли. До колеса даже не додумались! Зато сейчас какие страны в тех местах поднялись! В Мексике, между прочим, девяносто процентов населения потомки тех самых несчастных индейцев. Дай Бог тебе так жить, как они!
— Десять минут, — Смыков глянул на часы. — Пора бы…
— Подождем, — отмахнулся Зяблик. — Назад бежать всегда труднее.
— А за атомную бомбу почему не заступаешься? — спросила с ехидцей Верка.
— А зачем? Дело же предельно ясное! В ножки нужно тем поклониться, кто ее сбросил. В сорок пятом, кстати, так и делали. В каждой газете союзников поздравляли. Мне отец рассказывал… Если бы не эти бомбы, японцы бы еще года два на своей территории дрались. За каждый дом, за каждую бамбуковую рощу. Дух у них такой, самурайский. Любой мог Гастелло или Матросова переплюнуть. Чтоб в камикадзе записаться, очередь стояла. Сколько бы еще народу зря полегло? Миллионы! А так сотней тысяч отмазались… Лева не потому задний ход дал, что очень совестливый. Просто у него кишка тонка оказалась. Такие, как он, собаке хвост кусками рубят. Имей я возможность, всю бы эту страну спалил, как осиное гнездо…
— Бодливой корове Бог знаешь чего не дал? — усмехнулась Верка.
— Знаю. — Зяблик как бы ненароком коснулся ее груди. — Цицек.
— Двенадцать минут, — объявил Смыков. — Пора принимать решение.
— Дадим еще минуточку! — попросила Верка. — Тринадцатую. У всякой нечисти это счастливым числом считается.
— Но не больше. — Смыков до половины выдвинул магазин, проверяя количество патронов, и тут же вернул его на прежнее место.
