— Найдется, найдется, — успокоила ее Верка. — Я тут такие наряды видела, что на любой размер подойдут. Не ткань, а просто чудо. Пригладишь — она как атлас блестит, взлохматишь щеткой — она как пух. И цвет сама меняет. И туфельки белые не мешает подобрать. Не пойдешь же ты под венец в этих говнодавах.
— Кто это вам сказал, что я под венец собираюсь? — зарделась Лилечка. — Выдумают тоже…
— Э-э, меня не проведешь, — Верка погрозила ей пальцем. — Я королевой в Лимпопо была, а потом невенчаной женой всенародно избранного президента. Ну а если еще и таких, как Смыков, считать, то у всех нас пальцев на руках и ногах не хватит. Я и баб, и мужиков понимаю… Думаешь, я не вижу, как на тебя Лева глядит?
— Как? — заинтересовалась Лилечка.
— Как поп на икону.
— Это плохо?
— Наоборот! Мужик свою жену на руках должен носить. Пылинки с нее сдувать. Вот и Лева такой, если не испортится. Таким хамам, как Смыков и Зяблик, до него далеко.
— На вас, между прочим, некоторые тоже заглядываются.
— Ты про Чмыхало, что ли?
— Вам лучше знать. — Лилечка поджала губки.
— Ну нет! После негра татарва не котируется. Размер не тот. Да и поздно мне уже невеститься… — Она усмехнулась. — Невеста без места, жених без куска…
Вдали снова грохнуло, но уже куда сильнее, чем раньше. Одна из вертикальных опор небесного невода перекосилась, потянув за собой сочлененные конструкции. Зрелище было весьма гнетущее. Одно дело, когда с крыши соседнего дома падает лист шифера, и совсем другое, когда рушится гора, на склоне которой расположен целый город.
— Опять какая-то хреновина начинается, — сказал Зяблик с досадой. — Давайте лучше выруливать на открытое место.
Ватага свернула в сторону, где виднелось что-то похожее на заброшенное поле для гольфа. Незапланированный отдых никого не радовал, одни только дети беззаботно кувыркались в траве, да и они не забывали время от времени посматривать в ту сторону, откуда доносился глухой и мощный рокот.
— Может, пронесет, — сказала Верка неуверенно.
— Два раза уже проносило, — буркнул Зяблик. — Дважды прощается, а в третий раз карается. Это любой шкет знает.
— Думаю, все не так уж страшно, — сказал Цыпф, впрочем, без особой уверенности. — У нас есть оружие, пределы возможностей которого неизвестны… Да и могучие покровители рядом.
— На добро надейся, а беду жди, — вздохнула Лилечка. — Так моя бабушка говорила.
То, что произошло в следующий момент, напоминало вариант знаменитой картины «Последний день Помпеи», с той, правда, разницей, что ни одна живая душа не попыталась покинуть гибнущие дома, да и не было в древней Помпее зданий высотою в полсотни этажей.
Толчок снизу был так силен и резок, что дома взрывались, словно начиненные динамитом. Обломки бетона, осколки облицовки и куски арматуры свистели в воздухе, как шрапнель. Там, где только что торчали башни-цилиндры, башни-пирамиды и башни-гробы, на глазах вспучивались холмы. Лопаясь, они выворачивали наружу утробу города: пустые полости подземных гаражей и складов, лабиринты туннелей, переплетение коммуникационных трасс, путаницу трубопроводов, монолиты фундаментных блоков. Издали все это походило на развороченный термитник.
После первого толчка не прошло и минуты, а огромный городской массив исчез, превратившись в плоскую, дымящуюся пылью плешь, среди которой огромными фурункулами торчали остроконечные холмы. Что-то ворочалось внутри них, посылая во все стороны новые и новые разрушительные волны, перемалывающие в щебень все, размером превышающее кирпич.
Пространство, отделявшее зеленую лужайку от уничтоженных городских кварталов, завибрировало и поперло вверх, выгибаясь несуразным горбом. Металлические ограждения лопались, как паутинки. Сверху обрушился град песка и гравия.
— Лева, стреляй! — заорал Зяблик. — Иначе хана нам всем!
Руки у Цыпфа тряслись. Он не знал, куда стрелять — вверх, вниз или прямо перед собой. Опасность, казалось, исходила со всех сторон. В грохоте бушующей стихии, в слепящем песчаном шквале, в агонии земной тверди и в ледяном равнодушии тверди небесной он растерялся, как заблудившийся в дремучем лесу ребенок.
Вокруг быстро росли зловещие холмы. Они были как гнойные нарывы на теле трупа — единственное живое на мертвом, — но эта чужая жизнь не обещала ничего, кроме новых смертей. Даже и думать было нельзя, что человек способен каким-то образом помешать неведомой силе, просыпающейся в камне, земле, воде и воздухе.
И тем не менее Лева выстрелил — выстрелил, даже не представляя себе, что из всего этого может получиться. Вполне возможно, что древняя мощь, рожденная жаром звезд и холодом космической пустоты, была выше законов, управляющих нынешним одряхлевшим и выхолощенным миром. Это напоминало попытку смертного поразить своим жалким орудием всемогущего Бога.
Своей целью Лева выбрал громадный курган, возникший путем слияния воедино сразу нескольких холмов и уже начавший пожирать их последнее прибежище — лужайку. Конечно, назвать его действия стрельбой можно было только условно. Эффекты, свойственные огнестрельному оружию: дым, огонь, гром, — начисто отсутствовали. Оставалось только надеяться, что пушка сработала, и ждать результатов.
И они не замедлили сказаться.
Гром слепой стихии перешел в рев живого существа. Курган исчез, словно и не существовал никогда, а на его месте взорам ошарашенных людей предстал одетый в багряную чешую пернатый змей.
Он был страшен, как все семь чаш Божьего гнева.
Его рубиновые глаза выжигали человеческие души. Одной капли его яда было достаточно для того, чтобы отравить океан. Одним взмахом своих крыльев он мог потопить парусный флот, одним ударом клыков убить такого зверя, как Барсик, а одним только видом обратить в бегство армию. Он был порожден злом, под защитой зла находился и для насаждения зла предназначался.
Естество его не изменилось за миллиарды лет тяжкого сна, но облик оставался тайной. То, что видели перед собой люди, было лишь временной оболочкой, карнавальным нарядом, в который коварная сила антипричинности одела это загадочное создание. Ничто превратилось в нечто. Бесформенное обрело форму. Прах возродился для жизни. Извергнутый кирквудовской пушкой вихрь хаоса не смог повредить древнему хозяину планеты, а лишь придал его сущности зримую реальность.
Полупарализованный страхом Лева действовал уже чисто автоматически, на уровне подсознания. Еще один выстрел, и багряный змей превратился в огнедышащего дракона. Потом в медноклювую гарпию. Потом в кровожадного молоха. А когда он вновь стал змеем, но уже не багряным, а белым, Лева выронил пушку из рук. Все было бесполезно. Одно чудовище превращалось в другое, и финалом этих метаморфоз могло быть только одно — рождение мирового зверя, чья губительная власть уже не будет иметь пределов.
