Однако были здесь и те, кого все происходящее несказанно радовало. Появление багряного змея, а затем и вся цепь его перерождений вызвали у близнецов бурный восторг. Впервые они видели столь забавную игрушку и, еще даже не заполучив ее, уже спорили — жестами, естественно, — кому из них она будет принадлежать.
Никто из ватаги и глазом моргнуть не успел, а дети уже наперегонки бежали к чудовищу. Змей зашипел и так широко раскинул свои крылья, что заслонил ими полгоризонта. Пасть его распахнулась, и клыки, до этого упрятанные в ножнах челюстных костей, приняли боевое положение. Глаза — единственное, что контрастировало со зловещей бледностью змеиного тела, — вспыхнули багровым адовым пламенем.
Девочка оказалась проворнее и первой ухватила чудовище за петушиную шпору, украшавшую каждую из его четырехпалых лап. Мальчишка не растерялся и вцепился в перепончатое крыло. Мигом повалив змея на землю, близнецы вскарабкались ему на загривок и самым бесцеремонным образом стали понуждать к взлету.
Страшилище, неуклюже размахивая хотя и огромными, но чисто декоративными крыльями, вприпрыжку помчалось по пустоши, кое-как оторвалось от земли, но уже метров через двести рухнуло грудью на крыши уцелевших зданий. Его заставили развернуться и погнали обратно. С бешеной скоростью мелькали лапы, оглушительно хлюпали не обладавшие нужными аэродинамическими качествами крылья, кончик хвоста вращался наподобие пропеллера.
Промчавшись мимо ватаги, змей тяжело, как перегруженный самолет, взмыл в воздух и, кренясь, стал описывать над городом плавную дугу. Сейчас он был похож на белую летучую мышь, по ошибке покинувшую свою пещеру при ясном свете, а примостившиеся на его спине дети напоминали двух крошечных мошек.
Круг за кругом, набирая высоту, пернатый змей поднимался в небо. Близнецам был нужен простор для освоения фигур высшего пилотажа. Они то заставляли чудовище планировать, то бросали в крутое пике. Косые петли сменялись «бочками» и восьмерками, разворот следовал за разворотом, горка за горкой. Сквозь свист разрезаемого воздуха и шорох крыльев сверху доносились звонкие ликующие вопли.
— Во попался! — Странное оцепенение отпустило наконец Зяблика, и язык его перестал быть куском льда. — Это тебе, гад летучий, не над простым народом изгаляться! Заездят они тебя, как паршивую клячу.
Змей, окончательно обессилев, падал. Глотка его источала уже не шипение, а хрип. Крылья судорожно трепетали, безуспешно пытаясь найти опору в воздухе. Кровавые шары глаз выражали не злое торжество, как раньше, а элементарный ужас. Столь многообещающий дебют не удался.
Когда до земли оставалось уже совсем немного, змей рассыпался и тучей пыли обрушился вниз. Курган, возникший на месте падения, по форме да и по размерам очень напоминал тот, который считанные минуты назад, при содействии кирквудовской пушки, породил это столь странное создание. Близнецы, чумазые, как трубочисты, выбрались из-под останков змея и съехали вниз по крутому склону. Выражение их лиц можно было охарактеризовать однозначно: хорошо, но мало.
— Интересно, а будут ли этих деток со временем интересовать проблемы добра и зла? — задумчиво сказала Верка. — Или они уже давно выше всего этого.
— Если человек одним своим желанием может создать или разрушить этот мир, многие нравственные нормы теряют для него всякий смысл, — уже и Лева Цыпф вышел из оцепенения. — Кто не знает страха, тому неведомо и сострадание. Кто неуязвим перед кознями зла, тот останется равнодушным и к добру.
— Разве ребята сделали нам мало добра? — воскликнула Лилечка.
— А если для них это была только игра? — Цыпф облизал пересохшие губы. — Детки просто резвились. Юные боги или юные демоны пробовали свои возможности.
— И охота вам подоплеку во всем искать, — вмешался в спор Зяблик. — Главное, что мы живы остались. Тут до границы рукой подать. Отдохнем немного и будем прощаться с детишками. Хорошие они или плохие, люди или нелюди, но наши дорожки расходятся. И скорее всего навсегда…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
С близнецами они расстались раньше, чем достигли границы, и совсем не так, как собирались, — без торжеств, пусть и скромных, без прочувственных слов, без заключительного банкета.
В один прекрасный момент дети просто исчезли, даже не соизволив попрощаться с дядями и тетями, в обществе которых проделали богатый приключениями марш едва ли не через всю страну. То ли близнецы убедились, что взрослые уже не нуждаются в покровительстве, то ли им попросту все наскучило и они отправились на поиски новых развлечений: лепить куличики из пространства, ставить запруды в реке времени и собирать вместо фантиков всяких жутких тварей.
Ватага, успевшая привязаться к детям, тем не менее вздохнула с облегчением. (Цыпф, например, чувствовал себя в компании близнецов дрессированной блохой — сегодня к тебе благоволят, а завтра могут задавить ненароком.) Искренне расстроилась одна только Лилечка.
— Ах, жалость-то какая! — причитала она. — Такой случай упустили! Ведь они всю нашу жизнь могли переиначить! И солнышко на небо вернуть, и все-все по-старому устроить.
— Телка ты глупая, — не сдержался Зяблик. — Не будут они ничего по-старому устраивать. Ни к чему им такое. Это то же самое, что тебя опять мамкину сиську сосать заставить да пеленки пачкать. Плевать им на все старое, тем более что они его и не знали. Выросли детки… Теперь кому хочешь копыта оттопчут. Зяблика неожиданно поддержала и Верка.
— Прошлого, подруга, не вернешь, — вздохнула она, почему-то пробуя на вес свои груди. — И в этом ты оч-чень скоро убедишься.
Лилечка надулась, отошла в сторонку и занялась губной гармошкой. Теперь это было непременным признаком ее дурного настроения. Зяблик так и говорил:
«Наступил плохой момент — запиликал инструмент».
Ватага между тем уже вышла из-под сени небесного невода, вне которого их сокрушительное оружие теряло всякую силу. Долго спорили, как следует поступить с кирквудовской пушкой. Все понимали, что тащить этот бесполезный груз дальше не имеет никакого смысла. Поэтому обсуждались два предложения. Одно — надежно спрятать пушку на территории Будетляндии. Другое — немедленно привести ее в абсолютно негодное состояние. За первое предложение горячо ратовал Смыков, за второе — Лева Цыпф.
— Вы, братцы мои, поговорку о запасе, благодаря которому задница урона не понесет, все, конечно, знаете, — Смыков понизил голос, дабы слова его не достигли ушей музицировавшей невдалеке Лилечки. — Поговорку эту, между прочим, поэт Пушкин придумал. Когда по Кавказу на бричке путешествовал…
— При чем здесь Кавказ? — нахмурился Зяблик.
— Сейчас узнаете… Не доезжая горы Арарат, у этой брички сломалось колесо. А запасного, как на грех, не имелось. Вот Пушкин и посылает своего кучера на поиски колеса. Денег с собой дал. Приходит кучер в кузницу и, как может, излагает местным мастерам просьбу. Дескать, вы мне колесо, а я вам деньги. Те его выслушали и в том смысле отвечают, что денег им не надо. Если хочешь, рассчитывайся задницей. Пришлось бедному кучеру снимать штаны. А что делать? Зато после этого случая, увековеченного Пушкиным, он не то что колесо, а даже запасную оглоблю с собой брал… Это я к тому говорю, что орудие должно нас здесь дожидаться. В запасе. На консервации. Не исключено, что придется вернуться. Плешаков, может, и дурак был, когда Киркопию присоединял, зато тот дважды дурак, кто Будетляндию присоединить не пытается.
