На работу он пришел чуть раньше. В вестибюле стояли несколько знакомых ему человек, возбужденно беседовавших между собой. Они заметили его, но никто почему-то не поприветствовал его и не обрадовался его появлению после столь долгого отсутствия. Это вызвало в нем не только злость, но и глухое, неосознанное враждебное чувство, смешанное со страхом.
Первый рабочий день прошел буднично и спокойно, словно никому он не был нужен. Только в кадрах ему сказали, что нужно оформить документы по состоявшейся командировке в США и письменно отчитаться за нее перед своим отделом. А в конце дня сообщили, что завтра с утра его может принять с устным докладом о результатах командировки заместитель начальника 3-го управления ГРУ генерал-майор Толоконников. Это несколько насторожило Полякова: почему с устным докладом, а не тогда, когда будет готов письменный отчет?
Эти неприятные размышления по дороге домой терзали его душу и заставили вернуться к прежним раздумьям: «Может, все-таки мне завтра самому явиться с повинной?.. Но что это даст мне?.. Ровным счетом ничего, только позор. И этот позор будет впоследствии все время окружать моих сыновей и жену. А самое главное, что будет со мной? Известное дело, прощения мне не будет… Нет, придется продолжать играть свою двойную роль — патриота и предателя, чтобы как-то отсрочить час расплаты…»
С отвратительным настроением вернулся он домой после первого дня работы. Жены с детьми дома не было. Чтобы снять напряжение, он направился на кухню, взял из шкафчика начатую бутылку водки и граненый стакан, налил половину и выпил. Потом еще налил и, страдальчески морщась, опять выпил. Закусывая куском вареной колбасы, прошел в залу, не раздеваясь, лег на диван и словно провалился в пустоту. Возвратившаяся с детьми супруга, услышав его громкое бормотание, подошла к нему и сильно толкнула в плечо. Он испуганно открыл глаза и тут же услышал голос жены:
— Что-что ты сказал?
Поляков встал, выпрямился и, вяло махнув рукой, ответил:
— Да это я так.
— Господи, ну что у нас за жизнь такая? — с огорчением обронила жена.
— Ну чем ты, Нина, недовольна? Жизнь как жизнь. Нормальная.
Он обнял ее и, прижав к себе, почувствовал, как дрожит ее тело.
— Да какая же она нормальная? Твои вечные недомолвки скоро сведут меня с ума, — упавшим голосом произнесла она и отстранилась.
— Это у тебя все от разлуки со мной и от больших перегрузок на работе и дома. Успокойся, я теперь буду помогать тебе по дому. Да и с детьми буду заниматься.
— Дай-то бог, чтоб так было…
Утром Поляков зашел в приемную генерала Толоконникова, но того не оказалось на месте, и секретарь попросила подождать. Прошло полчаса, а генерала все не было. Поляков попытался читать газету, предложенную ему секретарем, но чтение не снимало возникшего со вчерашнего дня опасения в том, что, возможно, стало что-то известно о его несанкционированных контактах с фэбээровцами или о каких-то индивидуальных ошибках в работе с нелегалами. Неожиданно пришло в голову: «А не оставил ли я в Нью-Йорке на работе в Военно-штабном комитете или в отеле что-нибудь компрометирующее меня?» И вдруг все его страхи и сомнения вытеснило внезапно вспомнившееся обстоятельство: после проверки документов на советской границе в купе к нему подсел молодой человек с портфелем в руках. «Кто знает, может быть, это был сотрудник или агент КГБ, — подумал Поляков. — И если это так, то во время моих отлучек в вагон-ресторан он мог запросто провести негласный осмотр вещей и обнаружить что-то подозрительное. Глазами профессионала можно было, конечно, что-то распознать, а потом доложить об этом кому следует. А вдруг это так и было?» Чувство профессионализма покинуло его, он вскочил со стула и с заметным волнением в голосе, забыв на мгновение о том, что ждет генерала, опять спросил:
— А генерал Толоконников у себя в кабинете?
— Да нет же его здесь! Я уже говорила вам! — упрекнула секретарь приемной. — С утра его вызвал адмирал Бекренев.
После этого Полякова охватил еще больший мандраж: «А не обсуждают ли они, генерал и адмирал, с кем-нибудь из КГБ мою дальнейшую судьбу?» Его так и подмывало покинуть приемную Толоконникова, а затем и территорию ГРУ, чтобы из городского телефона-автомата позвонить в американское посольство и передать условный сигнал бедствия, но в самый последний момент он удержался от такого опрометчивого шага.
Профессионализм вернулся к нему и, умело скрыв свои тревожные переживания, он, на сей раз бодрым голосом, спросил секретаря:
— А вы не могли бы позвонить мне, как только придет генерал?
— Но он просил вам передать, чтобы вы никуда не уходили и ждали бы его возвращения.
— Хорошо, я подожду.
И снова тревога стала одолевать Полякова из-за приказа генерала о том, чтобы он не покидал приемную. Минуты ожидания казались вечностью, в голову приходили только черные мысли: «Жаль, что вырвали меня по окончании командировки из привычной райской обстановки в Нью-Йорке и лишили благоприятной среды! Почти восемь лет прожил я в такой прекрасной стране! Напрасно я отказался, когда Джон Мори предлагал остаться навсегда в Америке, обещая златые горы. Да, промахнулся ты, полковник Поляков. А теперь чего ж кусать локотки! Теперь американцы далеко, а кагэбэшники совсем близко. И никто здесь не придет на помощь, никто не защитит тебя, а сам по себе ты уже ничто. И хотя под ногами родная земля, она с каждым днем будет уходить из-под тебя. Жизнь, которая казалась раньше нескончаемой, может в любой момент оборваться: от пули в затылок после суда или от подстроенной автокатастрофы. И никого при этом не тронет моя смерть. Но я все же должен жить, преодолеть страх, который не будет никогда проходить при моей двойной жизни. Но разве можно каждодневно находиться под страхом возможной пули в затылок?.. А впрочем, почему бы и нет? Надо лишь смириться и свыкнуться со своим положением. В самом деле, почему это не могу я нести свой крест и терпеть, как это делали мои коллеги Попов
[37]
, Дерябин
[38]
, Шистов
[39]
, Хохлов
[40]
и другие».
Размышляя обо всем этом и о предстоящей двойной жизни на работе и дома, Поляков все больше приходил к твердому убеждению, что всю оставшуюся жизнь так или иначе придется постоянно оглядываться по сторонам, быть чрезвычайно осторожным и рассчитывать только на самого себя. Мало того, возмечтал еще и продвигаться по служебной лестнице. Чтобы достичь этого, он поставил перед собой задачу: всем своим поведением подчеркивать уважение к начальникам всех рангов, располагать их к себе и привлекать на свою сторону с помощью уже приобретенных для этого американских подарков.
