— Нет, Сергей Иванович, — спокойно ответил Сенькин. — Разрешите идти?
— Да, вы свободны.
Изобразив удовлетворение от состоявшегося разговора, полковник Сенькин поспешил ретироваться за дверь, бросив на ходу всего два слова:
— До свидания.
Склонив голову, генерал Изотов надолго задумался, глядя в окно. В конце концов он решил для очистки совести поставить в известность о подозрениях Сенькина заместителей начальника ГРУ Бекренева и Павлова.
* * *
Несколько дней Сенькин переживал из-за того, что сообщил Изотову о своих подозрениях, ведь этим он поставил под удар прежде всего самого себя: теперь ему могут зарубить планировавшуюся долгосрочную загранкомандировку. Разговор с начальником управления кадров оставил у него пренеприятный осадок. «Но ничего, главное — доложил и дал понять Изотову, что провалы в Америке были не случайны. А он пусть теперь думает», — успокаивал он себя.
Несмотря на это в сердце Сенькина надолго поселилась тревога, которая все больше разрасталась из-за того, что его подозрения могут не подтвердиться. С каждым днем вокруг, казалось, образовывалась глухая пустота, хотя рядом — и на работе, и дома — находились все те же хорошие люди. Но поделиться с кем-либо из них своими догадками о причинах провалов в США и о состоявшемся разговоре с Изотовым он не мог из опасения навлечь на себя неприятности. Единственным человеком, которому он мог излить свою душу и рассказать обо всем, был полковник Гульев, который тоже хорошо знал Полякова по совместной с ним работе в Нью-Йорке в первую командировку.
Между тем продолжавшиеся тогда аресты и судебные процессы в США над советскими нелегалами, которых не успели перебросить в СССР или вывести в другие страны, встревожили весь оперативный состав ГРУ. То, что произошло это из-за предательства кого-то из своих, сомнений ни у кого из сотрудников военной разведки не было. И это обстоятельство еще больше побуждало Сенькина к откровенному разговору с начальником направления Леонидом Александровичем Гульевым. Тот без колебаний согласился принять его.
Они встретились в кабинете Гульева. Помня о предупреждении Изотова о том, чтобы впредь не распространяться о подозрениях в отношении Полякова, Сенькин начал разговор о совершенно другом, малосущественном в их работе. При этом все время держался как-то скованно и неуверенно, потом неожиданно спросил:
— Скажи мне, Леонид Александрович, какого ты мнения о Полякове?
Полковник Гульев удивился: с чего бы это он спрашивает о нем?
— Да как тебе сказать? Сложный он человек. Высокомерный, резкий и с завышенными амбициями. По характеру вспыльчив и груб. В Нью-Йорке мы все сторонились его, боялись, что может облаять ни за что ни про что. Однажды он попросил меня подготовить и отправить нашему агенту письмо.
Выполняя его поручение, я забыл наклеить на конверт марку с обусловленным рисунком. Письмо ушло, а марка осталась у меня. Она до сего времени находится в моем альбоме для марок. Я тогда мог бы, конечно, промолчать, что письмо отправлено без марки, но я все же доложил ему об этом. Если бы ты видел и слышал, что тогда началось: маты-перематы, оскорбления сыпались одно за другим. Как только он не обзывал меня — и коновалом, и безмозглой курицей, и бог знает кем еще. Грозился даже откомандировать в Москву, потом дня через два или три смирился и сказал: «Счастье твое, что письмо было не «боевое», а «учебное»». Что дальше было, ты знаешь: я не потерпел его оскорблений, сообщил кому следует. С тех пор наши пути-дорожки разошлись навсегда. Он остался в нелегальном управлении, а меня перевели в легальную разведку.
Профессиональное чутье подсказывало полковнику Гульеву, что первый вопрос Сенькина — это лишь прелюдия к главному, к чему тот осторожно подбирается. И он уже начал догадываться «к чему» и все же для проверки самого себя требовательно спросил:
— А почему это вдруг тебя заинтересовало мое мнение о нем?
Сенькин молчал, не решаясь начать разговор о главном — о своих подозрениях и о состоявшихся встречах с Поляковым и генералом Изотовым. Поняв окончательно, что Анатолий Борисович далеко не случайно интересовался мнением о Полякове, Гульев снова сердито спросил:
— Ну чего ты молчишь-то? Говори, что случилось?
Сенькин нервно дернулся, медленно встал и подсел поближе к начальнику направления, затем оглянулся на входную дверь и тихим голосом произнес:
— Нас никто не подслушает?
Гульев встал, вышел из-за стола, подошел к двери и закрыл ее на ключ. Вернувшись на свое место, он долго молча смотрел на мучившегося из-за своей нерешительности Сенькина. Тот, начав нервно барабанить пальцами по столу, опустил глаза и вдруг как-то таинственно заговорил:
— Скажу тебе по большому секрету: я серьезно подозреваю Полякова в предательстве наших нелегалов и разведчиков в США. И хотя у меня нет прямых доказательств, я сообщил о своих подозрениях генералу Изотову…
Гульев был шокирован: он никак не ожидал этого от Сенькина, который поддерживал с Поляковым в Нью-Йорке более-менее нормальные отношения.
Сенькин тем временем продолжал рассказывать о содержании беседы с начальником управления кадров ГРУ. Затем сообщил и о состоявшемся один на один разговоре с самим Поляковым о массовых провалах нелегалов и выдворениях из США военных разведчиков.
— Чертовски трудно жить и работать, когда знаешь, что рядом с тобой находится, возможно, предатель — агент ЦРУ, — заключил Сенькин и стал ждать ответной реакции опытного и авторитетного начальника направления Гульева.
Тот долго молчал, потом неторопливо и раздумчиво заговорил:
— Мне кажется, что ты поторопился со своими разговорами с Изотовым и Поляковым. Надо было подождать еще немного…
— А чего ждать-то, Леонид Александрович?.. Ждать, когда он завалит агентурную сеть ГРУ в другой стране, куда его намереваются, по словам Изотова, направить?
— Да, надо подождать, когда и где еще Поляков может проявить себя как предатель.
Сенькин, недовольный тем, что получил не ту реакцию, какую ожидал услышать, скривил губы и сказал:
— А я-то думал, что ты согласишься со мной, поддержишь мою версию в отношении «хитрого лиса».
— Для того чтобы установить и разоблачить Полякова как предателя, нужна «тяжелая артиллерия», а она находится не в наших руках…
— Я что-то не пойму, о какой артиллерии ты говоришь?
— Я имею в виду КГБ и его контрразведку. Обращаться же в КГБ сейчас никто не будет…
— Почему? — удивился Сенькин.
— Потому что у нас с тобой и у нашего руководства нет доказательств для обоснования версии о возможном предательстве «хитрого лиса». У нас только эмоции и нет никаких зацепок. И правильно тебе сказал Изотов о том, чтобы ты о своих догадках ни с кем разговора не заводил.
Гульев кривил душой: он и сам подозревал Полякова в предательстве, но открыто об этом решил пока не высказываться.
