Она откровенно рассмеялась:
– О чем ты говоришь? Посмотри на эту девушку! Это может быть кто угодно!
– Это ты.
Вздохнув, Ракеле д'Амато откинулась на подушку.
– Ты надеешься убедить в этом суд? И даже если убедишь, какое это имеет значение? Это всего лишь фотография.
– А как насчет тех людей, что были возле дома Нери? – спросил Коста. – Разве их родственники не заслуживают, чтобы им кое-что объяснили?
– Я была среди них! – отрезала она. – На тот случай, если вы забыли. Эту бомбу заложил Нери. Нери умер. Какие еще объяснения вам нужны?
– А как насчет Барбары Мартелли? – поинтересовался Перони. – К ней у вас нет никаких чувств?
– Я никогда не была знакома с этой женщиной, – взяв еще одну шоколадку, ответила она.
– Ракеле! – взмолился Фальконе. – Ты не можешь все это похоронить.
– Все уже похоронено, Лео. Ты просто этого не видишь. Задай себе один вопрос: мир, в котором мы живем, стал лучше или хуже?
– Не таким, как мы, это решать.
– Нет! – крикнула она. – Не надо мне этого говорить. Ты так же способен решать, как и все. Если ты считаешь, что у тебя есть против меня твердые улики, – используй их. Если нет, то лучше замолчи и попытайся поймать несколько преступников, вместо того чтобы воевать с призраками. А теперь убирайся отсюда. И этих с собой уведи!
Подняв вазу с цветами, она швырнула ее в сторону Перони и Косты; ударившись о стену, ваза с шумом разбилась, расплескивая воду; во все стороны полетели лепестки цветов и осколки керамики.
* * *
К тому времени, когда они вышли наружу, стало уже темно. Фальконе с потерянным видом прижимал к груди свою кожаную папку. Коста задумчиво брел рядом.
– А знаете... – подал голос Перони. – Давайте выпьем. И что-нибудь поедим. Тут неподалеку есть одно местечко...
– Там хорошее вино? – спросил Фальконе. – Я не стану пить всякое старое дерьмо.
– Я тоже, – проворчал Коста. – К тому же одним салатом я не обойдусь.
– Ну, ребята! – вздохнул Перони. – Слушайтесь вашего старого дядюшку Джанни – и все будет тип-топ.
Через десять минут они уже сидели в крошечном баре за Колизеем. Фальконе заказал себе бокал дорогого брунелло и немного "Прошутто крудо"
[33]
. Ник Коста решил попробовать тосканское шардонне и «Порчини он кростини»
[34]
. Джанни Перони уже успел принять порцию пива, закусив ее несколькими прозрачными ломтиками роскошного лардо
[35]
на куске деревенского хлеба.
– Я могу отдать в ДИА все, что у меня есть, – ни к кому не обращаясь, сказал Фальконе. – Посмотрим, как это отразится на ее карьере.
– Можешь отдать, Лео, – согласился Перони. – Кстати, спасибо, что замолвил за меня словечко.
Инспектор выпрямился в кресле так, будто услышал какое-то оскорбление.
– Я просто исполнил свой долг. Меня спросили, я ответил.
– За что я тебе весьма благодарен, – заказав себе еще пива, сказал Перони. – В свою очередь, разреши поделиться с тобой одной мыслью. Ты и вправду считаешь, что в ДИА будут тебе благодарны, если мы станем поддерживать на плаву это дело? Ведь если они уже все знают, тогда это их проблема. А если не знают, то я не уверен, что очень обрадуются, когда ты это им преподнесешь. Я хочу сказать – она ведь неплохо справляется со своей работой. И никого не убивала. Она вообще ничего не сделала, кроме того, что съездила на мотоцикле и выдала кое-какую информацию – хотя этого мы тоже не одобряем. И наверняка они знают многих из тех, кого там сфотографировали. Возможно, некоторые из них и есть те самые люди. – Он немного помолчал. – Об этом ты подумал?
– Ты когда-нибудь вернешься в "нравы"? – гневно посмотрев на него, спросил Фальконе.
На столе появилась еще одна порция пива. Перони сделал большой глоток.
– Кто знает? Кто в наши дни вообще что-то знает? Ну, как выпивка? Как еда?
Фальконе вдохнул аромат вина.
– "Брунелло" просто великолепно, не считая цены, – хотя не стоит принимать это за критику. Ветчина... неплохая. – Сделав еще глоток, он одобрительно кивнул: – А ведь мы так и не знаем, как зовут эту чертову женщину.
Вздохнув, Джанни Перони уставился на свою кружку с пивом.
– Хорошее белое, – сказал Коста, поднеся бокал к свету. – Только немного тепловатое.
В золотистом свете ламп оно приобрело цвет старой соломы. Сделав большой глоток, он замер, ощущая, как алкоголь ударил в голову.
"Одна пилюля сделает тебя больше", – пела Миранда, и Коста вновь задался вопросом, зачем в ту ночь она осветлила волосы.
Ему вспомнилось это лицо в лучах света, взбешенное и испуганное, лицо умирающей девушки, в ее горле поблескивает монетка, задыхаясь, она снова и снова пытается вымолвить одно и то же слово, эхом отдающееся в темноте.
– Мы знаем, как ее зовут, – говорит Ник Коста. Часть его сознания не хочет возвращаться к этому воспоминанию, другая же стремится к нему, словно мотылек, летящий на огонь. – Она повторяла его снова и снова.
"И ни один дурак не стал ее слушать", – произносит старый, грубый голос, все еще запертый где-то в глубине его сознания.
– Ее зовут Сюзи.
