Пересекая освещенное пространство, они не забыли подобрать парочку брошенных пистолетов. Не мешало бы, конечно, добить или хотя бы обезоружить подстреленных бандитов (кому охота получить пулю в спину), но время поджимало.
— Лежите тихо, гады, а то гранатой рвану! — припугнул их Смыков, пробегая мимо.
В той стороне, где скрылась основная масса бандитов, по-прежнему царили мрак и тишина.
— Не разминулись ли они? — предположил Цыпф.
— Как тут можно разминуться? Ведь все же как. на ладони было видно. Стреляй себе, как в тире по тарелочкам!
— Здесь не тир. А пуля, между прочим, подчиняется тем же физическим законам, что и человек. Измерения, закрытые для нас, закрыты и для них. В Синьке возможны любые сюрпризы.
Смыков хотел крепким словцом выразить свое отношение к миру, не приемлющему простые и надежные законы евклидовой геометрии, но в этот момент впереди полыхнуло зарево, а потом замигали вспышки выстрелов. Шум боя если и доносился сюда, то его нельзя было расслышать из-за собственного топота и тяжелого дыхания.
— Похоже, дошло дело до гранат! — на ходу бросил Смыков.
Поверхность, которую они ощущали под собой, шла на подъем. И Левке Цыпфу, и даже жилистому Смыкову не хватало дыхания.
Внезапно где-то почти рядом с ними вспыхнул огонек свечи и раздался свист Зяблика, означавший — «замри». Затем вновь наступила тишина, нарушаемая только урчанием и фырканьем Барсика.
— Прислушайтесь… — прошептал Цыпф.
— Ну? — спустя некоторое время недоуменно произнес Смыков.
— У меня раньше кот был… Потом его бродяги съели… Вот он точно так же урчал, когда до свежей рыбы добирался… Вы послушайте, послушайте!
— Хрустит что-то…
— Вот именно.
— Выдумаете…
— Тут и думать нечего! Вспомните, какой у Барсика вид был. Он бы и нас сожрал, если бы его Эрикс за ухо не придерживал.
Огонек свечи поплыл в ту сторону, где затаились Смыков и Цыпф. Раздался голос Зяблика:
— Эй, чего вы там шушукаетесь? Отбой… Можете рассчитывать на ордена. Ты, Смыков, какой хочешь: «Знак Почета» или «Победы»?
— Мне бы хотелось знать, чем вы тут, братец мой, занимаетесь? — не обращая внимания на игривый тон Зяблика, сухо поинтересовался Смыков.
— Как чем? Идем добивать врага в его собственном логове.
— А остальных, значит… уже добили? — Цыпф почему-то понизил голос.
— Не то слово, — жизнерадостность Зяблика как-то не вязалась с общей мрачной обстановкой. — Искоренили. Только давай, Лева, без этих твоих интеллигентных штучек. Вспомни лучше сказку про Кощея. Ведь тоже бессмертным был, а искоренили его добрые русские люди. А тут, понимаешь, каждая сволочь бессмертием кичится… Но только я думаю, что говно бессмертным не бывает…
— Вы поняли что-нибудь? — спросил Смыков у Цыпфа, когда шаги Зяблика замерли вдали.
— Тут и понимать нечего. Сожрал Барсик бандитов. Теперь в брюхе переваривает. А то, что от них останется, оживить уже вряд ли возможно.
— Затрудняюсь что-то сказать по этому поводу, — выдержав некоторую паузу, произнес Смыков. — Но решение, прямо скажу, неординарное…
Рассвет застал ватагу в разгромленном лагере будетляндцев. Женщины, издали узнавшие Эрикса, по одной, по двое возвращались к месту побоища. Вскоре отыскались и мужчины, аккуратно сложенные в рядок. Некоторые были только оглушены, некоторые убиты, но их возвращение к жизни ожидалось в самое ближайшее время.
Четверых бандитов, валявшихся в центре лагеря, решено было «искоренению» не подвергать, то есть не пропускать через желудок Барсика. Жуткая участь собратьев должна была послужить для них хорошим уроком, по крайней мере Цыпф и Лилечка на это надеялись. Оставшееся от банды оружие Зяблик привел в негодное состояние — из пистолетов извлек боевые пружины, а с автоматов снял затворы.
Все очень устали, а тут еще до смерти напуганный Басурманов путался в ногах, бормоча что-то про обещанный ему суд высшей инстанции.
Дабы отвязаться от дурака, Смыков за шкирку подтащил его к Барсику, мирно облизывающему кончик своего хвоста.
— Вот тебе судья, — сказал он, пихнув Басурманова в лапы зверя. — Как он решит, так и будет.
Плотно перекусивший, а потому настроенный весьма благодушно, Барсик обнюхал Басурманова, а затем в знак дружеских чувств облизал с ног до головы. При этом все стоящие поблизости имели возможность лицезреть добротный ботинок, застрявший между его клыков.
— Будем считать, что судимость ваша снята, — сказал Смыков, отводя Басурманова в сторону. — Но в дальнейшем попрошу вести себя в строгом соответствии с требованиями закона. Идите и постарайтесь начать новую жизнь.
Амнистированный Басурманов громко рассмеялся, потом безо всякой паузы тихо заплакал, а кончил тем, что сожрал попавшийся ему на глаза свечной огарок.
Возвращаться на бивуак было поздно, да и не хотелось никуда идти после утомительной и бессонной ночи. Все понимали, что самоуправство ватаги не может остаться без внимания хозяев. Открытым оставался лишь вопрос о мере наказания, положенной за это. Хорошо, если их, как и в прошлый раз, лишат на один день кормушки. А вдруг тут и покруче кары имеются? Тот, кому не составляет никакого труда оживить человека, наверное, и другие фокусы способен с ним проделывать. Превратить его, например, в нечто двухмерное вроде газетного листа. Или, наоборот, развернуть сразу в семи измерениях, чтобы голова существовала отдельно от ног, а почки отдельно от мочевого пузыря. Короче говоря, ближайшее будущее представлялось членам ватаги в весьма мрачных красках. Как ни напрягались такие умы, как Эрикс и Цыпф, а ничего толкового посоветовать не могли.
Самое разумное предложение внесла Верка:
— Мы какое дело сделали? Худое или доброе? Доброе. Мы благодарность от людей заслужили? Заслужили. Ну и плевать на все остальное. Что будет, то и будет. Семь бед, один ответ. Давайте лучше отоспимся.
Порешив так, завалились спать, поручив Барсику надзор за окрестностями.
Несмотря на все треволнения ночи, а может, именно благодаря им, Цыпфу приснился дивный сон. Он вновь стоял посреди того самого заброшенного сада, где на деревьях цвели ярко-алые цветы-свечки и где его когда-то подкараулила предательница Сонька.
Ветер гнул к земле пышные ветки и швырял Левке в лицо пригоршни холодных капель. Сад глухо шумел, как море в непогоду. И все это: буйство ветра, трепет листьев, капли дождя вперемежку с лепестками цветов, дикое и вольное дыхание природы — составляло такой разительный контраст с нечеловечески-холодным и чуждо-призрачным сиреневым миром, что хотелось разрыдаться.
Сквозь влагу, застилавшую глаза, Левка разглядел, что к нему приближается женщина в легкомысленном летнем платьице и еще издали приветливо машет рукой. Это очень удивило Левку — никогда в жизни у него не было знакомой с такими красивыми ногами. Чтобы сделать ей что-то приятное, Левка кинулся к дереву и попытался сорвать хотя бы несколько цветов, но все они росли вне пределов досягаемости его рук.
