С той стороны к ней приближается группа монахов во главе с отцом Аширвудом, первым помощником приора. Все настолько торжественные, важные, преисполненные такого мощного смирения, что тоже спесь, да еще какая, у всех в руках Библии, да не просто обычные рабочие, а толстые фолианты, такие поносить с утра до вечера — мускулы будут как у Сизифа.
Я сбавил шаг, дабы пропустить их вперед — всегда нужно выказывать смирение, если это нам ничего не стоит, а выгоду может принести.
Отец Аширвуд оценил мой жест, но вместо того чтобы принять с благодарностью, напыжился и сказал важно:
— Брат паладин, вы в таком святом месте, как наш Храм и монастырь, могли бы держаться и более…
Он запнулся, подбирая слова, видит, что со мной их выбирать нужно тщательно, а один из монахов подсказал суетливо:
— Или менее!.. Менее суетно, так ведь, отец Аширвуд?
— И более скромно, — закончил отец Аширвуд.
Я спросил с холодком, но подчеркнуто вежливо:
— Я нескромен, отец Аширвуд?
Он произнес высокопарно:
— Монахам присуща сдержанность как в поведении, так и в одежде. А вы, брат паладин, одеты весьма ярко и богато! Рясу лишь набрасываете поверх своего дорогого и с украшениями камзола. Это недопустимо для смиренного монаха!.. Все мы знаем, что у вас под рясой дорогая одежда!
За это время подошли и другие монахи, прислушиваются, по лицам вижу, что мне сочувствуют, но ведь помощник приора прав…
— Да, — согласился я, — это ужасно, верно?.. А под камзолом я вообще голый!.. Вы правы, вообще безобразно и бесстыдно ходить по Храму голым, всего лишь прикрывшись одеждой!.. Правда, я вижу, что я как бы не один тут хожу голым…
Они начали переглядываться, кто-то вдруг посмотрел пугливо на приора и дико покраснел, только один начал хитро улыбаться, остальные просто притихли, как зайцы под дождем.
Отец Аширвуд дернулся, на породистом лице отразилось беспокойство, как-то непривычно, когда не он вещает, а его слушают, а кто-то весьма так ехидно дает отпор.
— Брат паладин, — сказал он гневно, — вы весьма не так зело…
Я прервал громко:
— Отец Аширвуд! Конечно же, вы абсолютно правы в своем страстном и, я бы сказал, пламенном призыве как бы подвижника и праведника! Я счастлив за Храм и монастырь, что в нем такие неравнодушные к нравственным ценностям нашего суетного и мирского… э-э… мира. И я практически во всем всецело полностью и даже целиком поддерживаю ваше стремление…
Он слушал сперва настороженно, затем расслабился и только кивал, важный и довольный, теперь все снова вошло в прежнюю правильную колею, его свита поглядывает на него как на победителя, что прям на их глазах завалил огнедышащего дракона, подтвердив свою славу непревзойденного бойца.
— …Вот только, — закончил я смиренно, — грешно стараться быть святее самого Иисуса Христа.
Он застыл в непонимании. За его спиной испуганно умолкли и не двигались, зато остальные монахи начали тихонько переговариваться и переглядываться.
— Что, — проговорил отец Аширвуд с усилием, — это как… в чем вы меня обвиняете?
Я сказал поспешно:
— Я? Ни в чем, как я посмею!..
— Но тогда…
Я сказал пламенно:
— Иисус Христос, как все мы знаем, а вы тоже… наверное, читали или слышали, даже, в тот страшный день, когда его повели на казнь, был в красивой и богатой одежде!
Все обалдело молчали, отец Аширвуд дернулся, вытаращил глаза.
— Что-о? Откуда вы взяли этот бред?
— Из Библии, — ответил я проникновенно. — Есть такая книжка, правда-правда!.. Попросите кого-нибудь, пусть дадут вам прочесть. Хотя она толстая, все не одолеете, но пусть вам пальцем покажут это место, оно там ближе к концу… Ах да, это же она у вас в руках и есть, кто бы подумал?
— Что-что?
— В Библии написано, — объяснил я ласковым и милосердным голосом, — что римские легионеры бросали жребий, кому достанутся одежды Иисуса после казни!.. Написано там это?
— Ну, — промямлил он настороженно, — да…
Я сказал покровительственно:
— Будь он в бедной одежде или вот в таких рясах, как мы здесь, кто бы позарился на его одеяния?
Они все молчали, я смотрел на их вытянувшиеся лица и понимал: такая мысль им просто не приходила в головы. Проповедующий примат духовности над плотью как бы обязательно должен быть сам в тряпье и ходить немытым, как понимают святость аскеты; вот уж совсем детское представление, а вроде взрослые люди.
Монахи, постепенно смелея, начали переговариваться, только отец Аширвуд тупо молчит, подыскивая аргументы, но трудно опровергать то, что записано в Священном Писании.
Брат Шмендрий, верный сподвижник отца Аширвуда, сказал несмело:
— Те солдаты… они… из-за святости Иисуса…
Я фыркнул:
— Римские солдаты?.. Которые распяли его и пошли в ближайший кабак пропивать его одежду?.. Вот что, брат, не нужно быть святее папы римского!..
Он пристыженно замолчал, как уже молчат остальные. Я заулыбался чисто и светло, умею, перед зеркалом репетировал, сказал подчеркнуто почтительно, это так нетрудно, когда только что дашь звонкую оплеуху могущественному должностному лицу:
— Но направление ваших мыслей мне нравится, отец Аширвуд!.. Оно такое… как бы весьма чистое… таким точно уготовано место в самых густых райских кущах, я просто уверен.
Один из монахов сказал торопливо:
— Брат паладин прибыл, как он сам рассказывал, из Срединных Земель! Возможно, у них там так принято одеваться.
Отец Аширвуд сказал мрачно:
— Весь мир создан Господом! Потому нам абсолютно неважно, из какой его части кто пришел.
Другой монах добавил важно:
— Но нам важно, какой человек сейчас…
— И куда идет, — закончил еще один.
Постепенно начинают приходить в себя, но все равно удар получили сотрясающий. Я с самым скромным видом сделал еще полушажок взад и пропустил впереди себя не только отца Аширвуда, но и всех его помощников и советников.
Победителю надлежит быть скромнее побежденного, это еще больше добавляет очков, будто свалил на пол и попинал ногами.
Глава 12
Трапеза обычно проходит в молчании, таковы правила этикета, которые монахи установили, но сами же монахи и творчески развивают свои правила: за едой не следует вести беседы, но обсуждать важные вопросы можно и нужно, ибо когда еще вот так вместе собирается огромная семья?
Аббат тихим голосом прочел молитву, все слушали внимательно, молитва даже для меня прозвучала слишком короткой, но, оказывается, и в монастырях можно ограничиться двумя словами, а затем перейти к делу.
