— А как на самом деле?
Он снова пожал плечами.
— Не знаю. Я лишь садовник. И настолько люблю свой сад, что даже, каюсь, редко поднимаюсь, как вы уже заметили, на обязательные общие молитвы… Уповаю только на доброту Господа. Ему стоит только разок заглянуть сюда, чтобы понять меня и простить!
Он кротко улыбался, уверенный и в доброте Господа, и в том, что за такой ухоженный сад ему простили бы и куда большие грехи, чем непосещение общей молитвы.
Я кивнул в сторону каменных ступеней в стене — ведут вниз и, судя по всему, рассчитаны на долгий спуск.
— А там?
— Еще пара садов, — ответил он довольно. — А потом уже мастерские гномов.
— Гномов?
Он улыбнулся.
— Так называем наших кузнецов и оружейников. Они же и рудокопы, но это уже между прочим.
— Господи, — сказал я, — что там можно ковать?
— Там еще ниже, — объяснил он доверительно, — редкие руды! Даже рыть не надо. Все на поверхности. Ну, если пещеру можно назвать поверхностью, хотя в самой пещере как бы поверхность?
— Вы философ, — сказал я. — Пастухи да садовники — лучшие философы в мире! Ладно, спасибо за подсказку. Пойду взгляну, а то всю жизнь буду вспоминать, что был так близко, но не посмотрел!
Он кивнул, чуточку разочарованный, что хочу кроме его сада увидеть еще что-то на свете.
— Для молодых ног там не так уж и далеко…
— Если только обратно не по ступенькам, — согласился я, — а на крыльях бы…
Позеленевшие от древности каменные ступени неспешно повели вниз, вечные свечи горят даже здесь, мягкий свет падает красиво и рассеянно, из сада внизу толстые плети виноградных лоз грациозно и картинно поднимаются по стенам, цепляясь за любые неровности, и я спускался, в самом деле любуясь красотами, сказал бы себе такое раньше, сам бы плюнул себе в глаза. Надо мир спасать, а ему, видите ли, ах как красиво!
Ниже открылся сад, виноградные плети и здесь обвивают стволы деревьев, гроздья спелых ягод блестят в пламени свечей, тугие и налитые соком…
Я покрутил головой, ну и монахи, все равно для меня это больше чудо, чем искусство селекции.
Белые розы, гудят пчелы, ну да, это же божьи пчелки, знаю-знаю, монахи по пчелам первые в мире, хотя все равно не понимаю, как они здесь живут…
Свет на мгновение померк, я остановился так резко, будто ударился о препятствие, и тут же в стене совсем рядом, иногда показываясь наружу, пронеслась, как черная комета, целиком состоящая из ночи, та проклятая темная тень, что умеет облекаться тяжелой и смертельной плотью.
Это было неожиданно и страшно, когда в таком идиллическом раю такое вот чудовище, я остановился с колотящимся сердцем. И вообще там ли ищу, или же подсознательно стараюсь уйти от поисков решения, оправдывая себя тем, что правильные решения лежат обычно не там, где ищет большинство.
Черная тень уже исчезла, я постоял некоторое время в проходе между садами и мастерскими, уже совсем собрался вернуться, как увидел поднимающуюся снизу огромную фигуру.
Мне показалось, что это брат Жак, хотя это немыслимо, я же встретил его там наверху, когда он тащил примерно такой же мешок…
И все-таки это брат Жак, его и в монашеской рясе спутать с кем-то еще трудно. Поднимается, глядя себе под ноги, на плече мешок с погромыхивающими камнями, но идет бодро, до конечной цели пока далеко, еще и намурлыкивает что-то под нос.
Я сказал весело:
— Привет, брат Зубодробитель!
Он вздрогнул, остановился, вскинул голову.
— О, брат паладин… Глубоко же ты забрался…
— Да так, — ответил я легко, — почему бы, думаю, не?.. Вот я и. Перед обедом рекомендуют легкую прогулку.
Он спросил обеспокоенно:
— А что, скоро обед?.. Я думал успеть к завтраку…
Опустив мешок под ноги, он со вздохом облегчения откинул капюшон. Я мазнул взглядом по сильно покрасневшему и даже чуточку подраспухшему уху, стараясь, чтобы это выглядело как бы невзначай.
— Могу, — предложил я, — укрепить твои силы прямо сейчас… Держи, это святая вода, в других странах именуемая вином. А вот тебе ветчина, сразу сил прибавится.
Он с недоверием принял грубую кружку из глины, сделал глоток, глаза расширились в радостном изумлении, и дальше не отрывался, пока не осушил до дна.
— Да, — просипел он счастливо, — в самом деле святая вода, а то весь иссох… Значит, умеешь делать не только за столом? А что это за ветчина такая странная? Руки человеческие не в состоянии нарезать такими тонкими ломтиками!
Ломти ветчины в самом деле размером с лопату, но все абсолютно одинаковые, я смотрел, как они исчезают в его широкой пасти, словно сухая солома в огне пожара, наконец он довольно вытер толстые губы тыльной стороной ладони.
— Спасибо… Как жаль, что у нас нет паладинов!
— Рад, — сказал я, — что тебе понравилось, Жак Зубодробитель.
Он переспросил заинтригованно:
— Зубодробитель? Так меня еще никто не называл.
— Не обижайся, — сказал я. — Это по старой памяти.
Он широко заулыбался.
— Я не обижаюсь, даже нравится. Мне всегда хотелось кому-то дать в зубы даже здесь. А раньше, когда в деревне… гм… А что, у тебя был такой дружок?
— У меня не было, — признался я, — но один монах по имени Жак Зубодробитель из цистерцианского аббатства Дюн во Фландрии… это в моем королевстве такая область, узнал, что армия чужого короля направляется в сторону его монастыря. Он тотчас же оставил свои обязанности, сразился с чужеземными рыцарями, убив сорок из них в знаменитой битве Золотых шпор, и с гордостью вернулся в свое аббатство.
Ноги брата Жака подкосились, он едва не сел на свой мешок с камнями, а на меня смотрел огромными вытаращенными глазами.
— Как? — прохрипел он потрясенно. — Сорок рыцарей?.. Как такое возможно?.. А запрет брать монахам в руки оружие?
— То мечи нельзя, — напомнил я, — и всякое колюще-рубяще-режущее тоже, а вот дубинку да, ею как бы не проливаешь кровь.
Он просиял.
— Дубинка? Ах да, дубина… Ну да, ее же можно самому вытесать по своей руке и своим размерам.
— Стоп-стоп, — сказал я, — не спеши. Маркус еще не скоро, а с братьями тебе драться, что с мухами. Потерпи.
Он смотрел на меня радостными глазами.
— Жак Зубодробитель… Интересно у вас там живут!.. А ты чего здесь?
— Да просто гуляю, — пояснил я.
Он ухмыльнулся.
— Сейчас там ниже встретишь брата Кэпингема. Он тебе понравится!
Я посмотрел ему в спину, поднимается наверх с грузом бодро, насвистывает, хотя впереди этих ступеней даже не сотни, а тысячи. Вообще-то монахи могли бы придумать и соорудить какой-нибудь грузовой лифт, но думаю, таким, как брат Жак, и нужно таскать руду наверх, чтобы всякие нечестиво плотские мысли выбить из головы и тела…
