Он проговорил, уже заметно смягчившись:
— Да… гм… это да, я такое зрю, ибо мне дано… Но вы это делайте пореже, как можно реже…
Я воскликнул:
— Только в крайних случаях, отец Ансельм! Господь сотворил человека совершенным для всех случаев жизни. Ну, почти для всех. Только вот человек — существо азартное. Хорошего ему мало. Ему подавай самое лучшее, что предусмотрено Господом и всячески поддерживается матерью нашей, церковью!..
Глава 2
Когда я вышел, навстречу бросился не только Жильберт, но и Смарагд, Гвальберт, а с ним двое робко взирающих на меня монахов. Я не успел плотно закрыть за собой дверь, как нетерпеливый Смарагд вскрикнул, перебирая ногами, как нервная лошадка:
— Ну что? Ну как?
Я посмотрел на него свысока.
— Как что? Отец Ансельм весьма умный человек. Думаю, он уже с нами.
— Ансельм? — охнул Жильберт. — Да никогда… Он же поддерживает Фростера!
— Почему никогда? — спросил я.
— Потому что узколобый догматик, — горячо сказал Жильберт. — Церковные догматы заслонили ему все, что происходит в монастыре!
— А мелочи нужно отбрасывать, — пояснил я. — Он зрит в корень, потому он с нами. Хотя, конечно, сам об этом еще не догадывается.
— Какой корень? — спросил Жильберт обалдело.
— Свой корень, — ответил я. — Но это ничего, это нормально, он же мыслящий человек, потому ничего другого не видит и не желает знать, кроме своего мнения. Когда мы покажем ему свои корни, он наверняка пересмотрит свои ошибочные взгляды. Вы же знаете, что все взгляды, которые не наши, ошибочны. И даже неверны по определению.
Гвальберт проговорил с подозрением:
— А с чего он вдруг пересмотрит?..
— Мы предъявим ему такое, — пообещал я, — против чего он устоять не сможет!
— А… что?
— Пока не знаю, — ответил я с оптимизмом, — и даже не представляю! Но мы обыщем и предъявим. Надо верить в светлое будущее всего прогрессивного человечества, в авангарде которого с песней шагаем мы!
— С молитвой? — переспросил брат Жильберт нерешительно.
— Ну да, — сказал я удивленно. — А я как сказал? Разве молитва — не наша любимая песня? Я такие боевые молитвы знаю, даже маршевые под рев труб, вздрогнете! От ликования, конечно.
Издали донеслось густое протяжное пение, полное скорби и печали. Все умолкли, повернулись в ту сторону. Из крыла, где кельи монахов, медленно шествует колонна монахов.
Четверо монахов с надвинутыми на лица капюшонами несут простой и даже не окрашенный гроб. Первым за ним идет отец Аширвуд, в правой руке кадило, которым помахивает с размеренностью механизма, следом престарелый отец Хайгелорх опирается на трость при каждом шаге, его почтительно поддерживает под руку брат молодой монах и тоже старается идти в ногу мелкими семенящими шажками.
Я остановился, смиренно опустив голову, гроб пронесли мимо, я слышал удаляющийся голос отца Аширвуда:
— Господь наш милосердный, мы молим за брата Шелестини, что умер без отпущения грехов…
— Ибо пал в неравной битве в борьбе со злом, — добавил кто-то.
— Не забудь о нем, — сказал третий, — и позаботься о его душе, она того заслужила.
Гроб пронесли мимо входа в главный зал для общих молитв, где у порога уже ждут в торжественном молчании аббат Бенедарий, приор с помощниками, келарь и прочие должностные чины монастыря.
Отец Бенедарий, как настоятель всего монастыря, одной рукой прижимая к груди Библию, другой медленно и торжественно перекрестил гроб. Лица у всех суровые и сосредоточенные: прошли века с тех пор, как врагу удавалось пробираться в сам монастырь, и вот он, грозный час, наступил снова.
— Во имя Господа, — сказал отец Бенедарий слабым голосом и перекрестил гроб еще раз. — Милостивого и Всемогущего.
Монахи ответил в один голос:
— Аминь.
Гвальберт спросил меня шепотом:
— С церковным судом — это хорошо, а насчет темной тени есть хоть какие-то новости?
— Есть, — ответил я. — Но только не лучшие.
— Что, снова показывалась?
— Да, — ответил я.
Он прорычал:
— Ну почему мне эта тень ни разу? Я бы эту сволочь… Прости, брат паладин, я не то хотел сказать. Ты делаешь все, что можешь, я знаю. Мы бы и того не сумели.
Я хлопнул его по плечу и отправился к себе в келью. Мыслей роится куча, все такие умные и блистательные, но мне сейчас хотя бы одну дельную или полудельную, дальше уже начнется обработка и шлифовка, но пока в черепе, как в деревне, через которую прошли войска Мунтвига.
В длинном узком коридоре пусто, мои подошвы стучат не по-монашески громко, я задумался и, когда повеяло холодом, просто поежился, еще не сообразив, что это вовсе не сквозняк…
Стена, мимо которой прохожу, потемнела быстро и страшно. Погасли свечи, только там вдали еще горят, мирно освещая коридор и двери келий, а здесь холодный, как в могиле, мрак…
Темная тень выдвинулась и устремилась в мою сторону. Я задержал дыхание и напрягся, готовясь к короткой страшной схватке, что непонятно как и произойдет…
Однако тень остановилась прямо перед моим лицом, затем медленно, что совсем непохоже на ее судорожные рывки, отодвинулась и замерла.
Я рассмотрел более отчетливо этот огромный сгусток мрака, нечто отвратительное, мохнатое, словно скопище червей во тьме, но полное мертвенного холода.
Волосы начали шевелиться у меня на руках, а кожа пошла «гусиками», но я смотрел в нее и нагнетал в себе ярость, что никто не смеет становиться у меня на пути, вот возьму и порву голыми руками, уничтожу, сожру без остатка и даже клочка шерсти не выплюну…
Тень отодвинулась рывком, я осмелел и сделал шажок вперед, грудь колесом и глаза навыкате, готов сразиться. Тень скакнула в сторону, затем назад и зависла в верхнем углу комнаты темным пятном, из которого тянет холодом.
— Что, тварь, — сказал я громко, — кишка тонка сразиться с паладином?.. Спускайся, я тебе ее расширю!..
Сделал еще шаг, тень поспешно втянулась в стену, а когда я приблизился вплотную, передо мной уже только камни, и ни следа, что какая-то мерзость проникала сквозь них.
Сердце колотится, я с трудом перевел дыхание; все-таки это дурость — переть вот так на незнакомого противника. Хотя да, для него я тоже незнакомый, тень ощутила не только мою незнакомость, но и то, что во мне есть некая для нее угроза.
Разумеется, я не так чист, как брат Целлестрин, однако все еще храню и даже умножаю мощь паладина. Эта тварь ощутила ее и на всякий случай отступила, хотя я сам не уверен, что моей силы хватило бы…
