Издали донесся отчаянный крик. Чувствуя беду, я ухватил меч и понесся по коридору. Эхо сбивает с толку, я дважды промахивался, наконец выбежал в небольшой зал, где уже толпится большая группа монахов.
Протолкавшись, я обнаружил распластанного на залитом кровью полу монаха. Изувеченная голова оторвана и лежит в шаге от тела, что располосовано чем-то острым до костей, не хочется верить, что такие глубокие раны можно нанести когтями.
С той стороны присел возле трупа на корточки отец Леклерк.
— Во всех трех случаях, — произнес он печально и задумчиво, — жертву увечили, но… не больше.
Я спросил зло:
— А что может быть больше смерти?
— Зверь бы лакал кровь, — пояснил он, — или выдрал хотя бы клок плоти… А вот так убивают, ничего не взяв, разве что из мести… Или есть другие мотивы?
Я смолчал. Отец Леклерк прав: поймем мотивы, легче будет справиться с нападениями.
— Что общего между тремя убитыми? — спросил я. — Если найдем, может быть, отыщем и ключ…
Меня молча отпихнули, дюжие монахи уложили труп на носилки и унесли, а еще двое пришли с ведрами воды и тряпками, начали замывать пол, убирая кровь.
Я пошел рядом с отцом Леклерком, он продолжал хмуриться, я сказал виновато:
— Вы правы, отец Леклерк. Вовсе не черствость не плакать о погибшем, а искать по горячим следам его убийцу.
— Это надо сделать, — ответил он мрачно. — Оставив все дела.
— Вы хорошо их знали, — спросил я, — что у них общего?
Он кивнул.
— Вы тоже правы, брат паладин. Но общего у них разве то, что все три были монахами.
— Возраст, специализация?
— Двое молоды, — ответил он, — но третий почти старик. Все трое работали в разных местах: библиотекарь, рыбак и столяр, их кельи не только не рядом, но даже в разных коридорах.
— Но что-то же есть, — сказал я, — потому что если эта тварь убивает кого попало, это намного хуже.
— Почему?
— Жертв будет намного больше.
— Верно, — согласился он. — Но она не убивает кого попало. Видимо, не убивает.
— Может быть, после каждого убийства этой твари нужен отдых?
— Если бы мы поняли, — сказал он, — что это за тварь или почему она их убивает, нашли бы и ключ…
— Может быть, — сказал я.
— Наверняка бы нашли, — сказал он зло. — Что-то в голове вертится, но никак не схвачу.
— У меня тоже, — признался я. — Ладно, пойду подумаю. Если что, зовите сразу!
В конце коридора появилось громадное черное тело. Я вздрогнул, но это всего лишь мой Бобик, что кратчайший миг смотрел на меня багровыми глазами, а затем во мгновение ока оказался рядом, толстый, теплый и ласковый.
Отец Леклерк отпрыгнул, ухватился за сердце.
— Господи… я люблю собак, но эта лошадь разве собака?
В келье я успел пройтись пару раз вдоль стены, когда в дверь стукнули, брат Жильберт вошел смиренный и тихий, как тень, остановился, опустив голову и держа руки в рукавах на груди.
— Брат Жильберт? — спросил я.
Он сказал замедленным голосом:
— Брат паладин, отец Мальбрах желает созвать капитул. Вас приглашают принять участие.
Я изумился:
— Еще один? Зачем?
— Не о выборах, — пояснил он, — отец Мальбрах считает, пришла необходимость внести изменения в наше ношение монашеской одежды. Точнее, о необходимости возврата к традициям, ибо некоторые братья весьма вольно смотрят на эту важнейшую особенность монашеской жизни…
Я переспросил, не веря своим ушам:
— Что-что?
— Некоторые братья начинают забывать, — договорил он заученно и монотонным голосом, — что ряса и тонзура постоянно напоминают о целях жизни, потому братья обязаны носить всегда самые дешевые и темные одежды, а также закрывать себя от мира с ног до головы.
Я сжал челюсти, чувствуя нарастающую, но бессильную злость. Отец Мальбрах, елемозинарий, намерен собрать капитул по такому ах-ха важнейшему вопросу, как будто Храм и монастырь не сотрясают бури вроде невесть откуда взявшейся темной тени, что начала убивать монахов внутри их же убежища, или раскола в монашеской среде накануне выборов! Уж молчу про Маркуса, а о его приближении, на мой взгляд, все должны говорить и думать!
— И что, — спросил я враждебно, — есть такие, кто готовы прийти на такой сраный… прости Господи… капитул?
Он ответил уклончиво:
— Брат паладин, но это в самом деле важно… хотя и не в той мере, как кажется тебе, человеку креста и меча. Даже меча, а потом чуточку креста. Отец Форенберг, его верный сторонник, яро напоминает всем, что провинившихся монахов заставляли неделями, какой позор, ходить в мирской одежде! Все знают, что в облачении монаха заключена священная мощь, а в мирской один грех, потому даже короли завещают хоронить себя в монашеском одеянии, несмотря на то, что частенько не просто нарушали заповеди, а очень даже нарушали, но благодаря монашеской рясе надеялись получить прощение…
Злость уже поднялась у меня до горла и вот-вот выплеснется: ну как же это жизненно важно — у каждого монашеского ордена своя одежда, за право носить именно ее готовы идти на костер, потому бесконечные споры не утихают насчет великого замысла, воплощенного в покрое и материале, спорят о цвете, длине, размерах капюшона, поясе, обуви… А если, упаси Господи, какая реформа, то надо и в одежду внести некое новшество, в то время как все старые монахи яростно требуют возврата к первоистокам.
— Единственное, — сказал он, — в чем отцы Мальбрах и Форенберг готовы рассматривать уставы других монашеских орденов, — это бедность и простота одежды. Какую ни взять ткань: пеньку, овечью шерсть, козью или верблюжью, все равно одежда обязана быть грубой, жесткой, колючей! Монашеская одежда похожа на платье крестьян и пастухов, разве что ткань, как и шерсть, никогда не должны красить, это значило бы вводить в заблуждение.
Говорил он заученно, я наконец-то понял, молодой монах просто послушно пересказывает, что ему велели, а самому ему, возможно, как и всем молодым, хотелось бы как-то украсить свою рясу, выделиться среди остальных хотя бы расшитым капюшоном…
Он заметил наконец мое потемневшее лицо, спросил шепотом:
— Что-то случилось, брат паладин?
— Я прибыл в Храм, — ответил я горько, — полагая, что хотя бы здесь отыщу подвижников, готовых отдать жизни, но во что бы то ни стало остановить Маркуса… А что слышу? Споры о длине ряс?
Он виновато опустил взор, но потом поднял голову и посмотрел на меня ясными глазами.
— Брат паладин, ты делаешь слишком поспешные выводы.
— А какие я должен сделать?
