Он потряс головой.
— Я ничего не имею общего с этой… этой… нечистью!
— Значит, — сказал я, — ты чистый потомок Сифа, а семени Каина в тебе, в отличие от каждого из нас, нет абсолютно?.. Это гордыня, брат.
Плечи его затряслись, он сгорбился и заплакал совсем по-детски, всхлипывая, шмыгая носом и вытирая слезы кулаками.
Монахи придвигались все ближе, слушают молча, стараясь не проронить ни слова.
— Так что, — прошептал он потерянно, — что мне делать?
— Принять темную сторону свой души обратно, — сказал я тяжело.
Он вскрикнул в ужасе:
— Брат паладин!
— Я понимаю, — сказал я с великим сочувствием, — такое нелегко… столько лет шел к тому, чтобы порвать со своей темной стороной все нити… а теперь обратно?..
— Но как, — прошептал он с мукой в голосе, — как…
Монахи вокруг загалдели, и хотя переговариваются негромко, но это наполнило зал мощным шумом, похожим на рокот морского прибоя.
— Пойми, брат, — сказал я с сочувствием, — то, что ты сделал, противоречит Божьему замыслу.
Он вскрикнул тонким птичьим голосом:
— Я же боролся с дьявольскими соблазнами!
— Точно? — спросил я. — А не отказался от борьбы таким интересным способом?
— Брат паладин?
Я объяснил громко, посматривая и на жадно слушающих монахов:
— Только в борении мы обретаем добавочную мощь! Только в противостоянии злу в самих себе нарастим ту внутреннюю силу, что поможет победить всех и вся, в том числе и самого дьявола… Встряхнись, брат! Однажды ты уже выказал силу духа! Яви ее снова.
Смарагд дернулся, посмотрел в сторону широкой лестницы. С верхних этажей торопливо спускается, привлеченная шумом, группа старших, как монахов, так и священников.
Я узнал отцов Леклерка, Мальбраха, Муассака, а последним важно двигается с двумя помощниками сам приор Кроссбрин.
Леклерк, как наиболее расположенный к нам, сказал издали живо:
— Нам сообщили, вы прогнали темную тварь?
— Не совсем так, — ответил я. — Зато со многим разобрались. И прояснили непроясненное.
Священники подошли важно, как стадо слонов, монахи почтительно расступились.
Я судорожно прогонял перед собой мысли, высматривая самые подходящие, приходится импровизировать, наконец сказал соответствующе торжественно тяжелым голосом:
— Думаю, уже все знают ситуацию.
Леклерк уточнил:
— Только в общих чертах, брат паладин.
— Хорошо, — ответил я. — Все знают о нашем бессилии что-то сделать. С горьким сердцем признаю, что скажу святотатственную вещь, а то и богохульную…
Священники нахмурились, как один человек, приор сказал скрежещущим голосом:
— Брат паладин, у нас Храм, а не, простите, бардак.
— Нет другого выхода, — продолжил я, не поведя в его сторону и глазом, словно приора и вовсе не существует в природе, — как брату Целлестрину принять часть своей сути обратно.
Отец Леклерк дернулся, но смолчал, зато Кроссбрин вскричал величественно и гневно:
— Что?.. Лишиться святости?
— Увы, — ответил я, — да.
— Это невозможно! — заявил он.
— Правда? — спросил я. — Лишать всегда легче, чем приобретать. Если только приобретаете не болезни и увечья.
Он сказал резко:
— Вы здесь чужак и ничего не понимаете! Достижение святости — это высшая цель!
— А что тогда эгоизм? — отрезал я. — Монах должен стремиться к повышению святости всего трудоспособного населения. Умеренному повышению, конечно.
Священники начали переговариваться, приор кипит в ярости, а отец Леклерк сказал примирительно:
— Монахи должны делать то и другое. Аскеты вообще идут, ни на кого не глядя. Но нет ли другого пути? Не такого… похожего на отступление?
Монахи, я заметил, смотрят на него с большей надеждой, чем на меня, что меня не обрадовало, Целлестрин вообще вот-вот грохнется в обморок, у монахов здоровье хилое, хотя и на здоровой пище.
Я сказал с нажимом:
— Если человек зашел, пусть и далеко, по неверной дороге, он просто обязан вернуться до развилки! И пойти по верному пути. Это и есть мужество! А не всякое там.
Молодые монахи переговариваются все громче, на меня начинают смотреть уже почти враждебно, разве можно такое предлагать, паладин должен ударить эту тварь мечом по голове… или что у нее там, и дело с концами.
Отец Муассак изрек мощным голосом, словно обращается к народу, заполнившему городскую площадь:
— Эта тварь, не выдержавшая святости брата Целлестрина, теперь носится свободно и непривязанно!.. С чего она восхочет вернуться?
— Это часть души Целлестрина, — напомнил я. — Он все еще имеет над нею власть.
Приор взял себя в руки и всего лишь сказал желчно:
— Уверены? Я бы на это не рассчитывал.
— Да и как брат Целлестрин может принять? — осторожненько спросил Леклерк. — Это возможно в принципе?
— Еще как возможно, — сказал я горько. — Принять как раз легко, изгнать было непросто.
Отец Мальбрах возразил гневно:
— Нет! Тогда вся его подвижническая аскеза была напрасной? Нет! Ищите другие пути!
— Никакие усилия не бывают напрасными, — ответил я. — Брат Целлестрин добился полного контроля над своей сутью, разве это не подвиг?
Отец Мальбрах сказал почти с ненавистью:
— Нет, если вернет этого демона…
— Это не вселившийся в него демон, — пояснил я. — Это часть души брата Целлестрина. Он сумел ее разорвать, оставив светлую, а темную изгнать. Но темной части идти некуда, ее место в теле и душе брата Целлестрина. Отец Мальбрах, вы прекрасно понимаете, все мы носим в себе проклятое наследие Змея, от которого Ева родила двух детей. Потому в каждом из нас есть светлая часть от Сифа, сына Адама, и темная от Змея, созданного Господом. Увы, обе наши, и частички их не существуют отдельно друг от друга, а перемешаны.
Отец Леклерк произнес в напряженной, как тетива готового к бою лука, тишине:
— Брат паладин говорит неприятные вещи… но разве не в каждом из нас эти две стороны: светлая и темная? Они настолько взаимопроникли друг в друга, что мы сами не всегда можем сразу сказать, какой из наших поступков правильный, а какой не совсем…
Отец Мальбрах вскрикнул:
— Что?.. Это ересь!
Отец Леклерк уточнил:
— Я сказал «не всегда». Это значит, что в большинстве случаев мы знаем, где хорошо, где плохо, но все же бывают моменты, и тут вы, отец Мальбрах, что-то недопоняли по своей усталости из-за долгих бдений… в библиотеке.
