Он чуть раздвинул губы в усмешке.
— Мы скромные монахи, но ваш ядовитый сарказм достаточно заметен. Даже слишком. Но эта задиристость у вас по молодости. Но все же один важный вопрос… Что значат ваши слова той темной стороне души брата Целлестрина насчет… больших возможностей? Вы намекнули, что она со временем подчинит брата Целлестрина? И он станет весь таким чудовищем?
Я помолчал, глядя в его жесткое лицо с пронзительно светлыми глазами очень северного человека.
— Вы в самом деле так думаете?
— Мне важен тот смысл, — напомнил он, — что вы вложили. Возможно, вы говорили темной душе правду. Возможно, обманывали…
— Нет, — сказал я, — не обманывал.
Его лицо посуровело еще больше.
— Объяснитесь, брат паладин.
— Не знаю, — сказал я, — поймете ли… нет-нет, это не оскорбление, не смотрите заранее враждебно. Хотя вы мне совсем не нравитесь, как и я вам, но у нас есть общее дело. Хотите вина?
Он покачал головой.
— Я слышал о вашем необыкновенном даре, однако я не пью вина. Вообще.
— О, — сказал я с уважением, — тогда кофе?
— А что это?
— То, — ответил я, — что пью сам. Отведайте.
Я сделал две изящные, но вместительные чашки из тонкого фарфора, наполнил горячим крепким кофе с сахаром. Он проследил, как я взял одну и отхлебнул, протянул руку за своей.
Брови чуть приподнялись, когда ноздри уловили запах, некоторое время вчувствовался в новый для себя аромат, наконец сделал первый глоток.
Я старался не посматривать на него слишком уж пристально, мирно пил кофе, а потом создал несколько изящных и почти невесомых пирожных.
Морщины на его суровом лице разгладились на глазах, он допил кофе и сказал еще более окрепшим голосом:
— Это лучше любого вина, но, понимаю, даже среди монахов надо помнить о врожденной слабости человека… Похоже, у нас с вами в чем-то вкусы да совпадают. Думаю, если порыться, то не только в привязанности к этому поистине божественному напитку… чему мы, возможно, удивимся оба.
— Теперь и мне так кажется, — признался я. — Отец Ромуальд, я хочу напомнить, что вы здесь в мире святости и стремитесь к еще большей святости, но мир вне вас! И развивается вне вас. Да, вы со всем Храмом необходимы, как университет по гуманитарным дисциплинам, но когда в мире кровавые войны, профессора искусства для любой из сторон идут в анус. Или я не то говорю? Что, сумбурно?
Он кивнул.
— Ничего, я понимаю.
— Так вот, — сказал я, — безгрешный человек может существовать только в раю. А в широком мире, куда пинком выбросил Всевышний обнаглевшего человека, Адам моментально бы подох… без той темной части души, что досталась от Змея! И Господь это прекрасно понимал… как мне кажется.
Он подумал, посмотрел на меня внимательно.
— Продолжайте.
— Я не стану объяснять, — сказал я, — что темная часть души есть в каждом из нас. И в вас тоже, отец Ромуальд!
Он ответил спокойно:
— Увы, я тоже грешен.
— Все мы грешны, — сказал я, — но именно греховность спасает нас в насквозь греховном мире. Наша задача — построить Царство Небесное на этой грешной земле… нашими грешными руками! И только тогда мы очистимся. А вот когда некоторые отдельные личности ухитряются совершить бегство из нашей общей греховности в святость… это по большому счету трусость и даже предательство. Увы, не хочу говорить такое в адрес брата Целлестрина…
Он покачал головой, не сводя с меня взгляда.
— Вот вы как повернули…
— У него это ненамеренно, — сказал я. — Ему указали эту дорогу, он со всем неистовством и рвением ринулся проламывать там стены. И проломал, ибо дурная молодость нередко добивается успеха там, где отступает осторожная мудрость. Еще кофе?
— Да, если вы в силах…
— Это всегда в силах, — ответил я скромно. — Давайте только сделаю, если я правильно понял, чашу побольше… Вам покрепче? Сладости больше или меньше?
— Больше, — ответил он, как отвечает всякий нормальный мужчина. — Да, можно покрепче. Вы с такими случаями уже сталкивались?
— Есть опыт, — ответил я скромно. — В моем срединном королевстве есть так называемые йоги. Добиваются святости лично для себя, в то время как их соседи умирают от голода, болезней, нищеты, дерутся за кусок хлеба, гибнут от засухи, наводнений и саранчи… А соседние королевства, где совсем не было таких великих святых, приходят на помощь с караванами пищи, лекарств…
— Понял, — произнес он, — но все же на один вопрос вы не ответили. А он важен.
— Какой?
— Что насчет вас? — произнес он с расстановкой.
— Моя темная сторона души, — ответил я так же медленно, — в сто тысяч раз чернее этого мотылька, что выпорхнула из брата Целлестрина. А сейчас та половинка души Целлестрина сама жаждет вернуться на свое место, испугавшись огромности мира.
Он помолчал, все так же не сводя с меня взгляда.
— И как вы?
— Что именно?
— Как с этим живете?
— Светлая и темная, — ответил я честно, — во мне в постоянной борьбе. Знаете ли, отец Ромуальд, я часто об этом думал, и хотя это звучит крамольно, однако утверждаю, что не будь во мне этой страшной черноты, что постоянно призывает к буйствам и насилию, я не продвинулся бы и в полезных делах!
Он хмыкнул и надолго замолчал, чашка в его ладонях иногда чуточку светится, один раз я отчетливо видел, как пальцы прошли сквозь стенку.
Наконец он поставил ее на стол и поднялся, огромный и собранный, как полководец перед боем.
— Хорошо, брат паладин. Я переговорю с приором.
Что в его тоне заставило спросить:
— Насчет Целлестрина?
Он взглянул в упор.
— И насчет Маркуса. Разве не ради него доблестный паладин покинул поле битвы с демонами?
Сквозь крепкий ночной сон я услышал пение, встрепенулся. Бобик поднял голову, в глазах вопрос: опять?
— Нет, — ответил я шепотом, — снова. Но ты спи, я туда-обратно.
Он спросил взглядом: а оно тебе надо, все эти призраки, их возня, темные тени какие-то, у тебя же другие важные и неотложные задачи, как, к примеру, чесать меня за ушами и бросать бревнышко как можно дальше.
— Надо, — ответил я тем же шепотом. — Я паладин, а паладину, как старой бабке, до всего есть дело.
Призрак не выплыл из стены, а почти выпрыгнул, я сказал быстро:
— Я бегу до того места, а ты можешь напрямик…
Похоже, он понял, сразу ушел в стену, а я выбежал в коридор, пронесся по нему, как лось, дальше зал, лестница вниз, два пролета, вот то место, где призрака в прошлый раз утащило в стену…
