— Но если погибнет брат Целлестрин, эта тварь тоже уйдет с ним?
Все переглянулись, Гвальберт кивнул.
— Наверное. Это же часть его души. И хотя действует сама по себе, но все равно привязана к хозяину… возможно, еще привязана.
Все оглянулись на Целлестрина, а тот, ощутив на себе взгляды, сказал отчаянным голосом:
— Я готов отдать жизнь!
— Самоубийцы не попадают в рай, — напомнил я, — а хоронят их вне ограды кладбища.
Он прошептал со слезами на глазах:
— Тогда убейте меня.
— А сами в ад? — спросил я. — На самое дно за убийство праведника? Пусть даже такого, от которого одни проблемы? Нет уж, мы пойдем другим путем. Подсказал бы кто, каким… Тихо там! Вы наподсказываете, перипатетики хреновы…
Целлестрин вскрикнул с отчаянием в голосе:
— Она не послушалась! Почему не послушалась, если она моя?.. Вы же обещали!
— Я что, — спросил я, — темная тень?.. За нее ничего не обещаю. И вообще… скорее всего, ты недостаточно хорошо ее звал… Нет-нет, я не обвиняю во лжи!.. Кто тебя обвинит, я сам с удовольствием брошу в того камень. А то и два, это я люблю. Но ты хоть и звал ее, понимая разумом, что надо делать, но сердце твое не принимало эту тварь, не хотело, не желало, противилось и брыкалось…
Он смотрел на меня испуганно и печально.
— Тогда что?
— Сосредоточиться, — сказал я. — Собраться. Уверовать не только умом, но и сердцем. Смотри, вон даже брат Жак понимает! Взгляни в его полные мудрости и сочувствия глаза и уверуй всем сердцем. И темная часть души повинуется.
Целлестрин покосился на молча слушающих монахов, они подошли ближе и уже окружили нас плотным кольцом.
— Вы… уверены, брат паладин?
— Почти, — ответил я. — А почти — это так много!
— Ну…
— Много-много, — заверил я. — В нашем неустойчивом мире, где черные души почти что им правят, «почти» — это наш якорь и надежда.
Монахи начали креститься, а Целлестрин спросил испуганно:
— В мирском… э-э… мире черные души правят?
— Сидя в телах, — уточнил я. — Там им комфортнее. Видишь ли, Первородный Змей мог бы и сам, он и есть та самая Первородная Черная Сущность, что теперь в каждом из нас! Но его потянуло к Еве, хотя он и понимал, будучи самым умнейшим существом на свете, как сказано в Библии, что ему за это очень приятное действо потом не поздоровится. Им не похоть руководила, как считают дураки, умнейшие ей не поддаются, они сами ею руководят! Он пожертвовал собой и соблазнил Еву ради великого будущего еще несуществующего человечества. А она в свою очередь, будучи чистой и непорочной, почему-то вдруг потянулась к его порочности… Как думаешь, почему?
Монахи уже не только крестятся, но и бормочут очистительные молитвы, однако ловят каждое слово, на лицах страх, смятение, но и жадный интерес.
Целлестрин проговорил в растерянности:
— Не знаю… Почему?
— Никто не знает, — ответил я веско. — Кроме меня, конечно. Я такой, все знаю и все умею. Кроме того, конечно, чего не знаю и не умею, но это так мало, что можно не обращать внимания!.. В общем. Змей первым сообразил, что тьма и свет по отдельности значат мало, а могут еще меньше, а вот если их вместе… Борьба и единство противоположностей, как сказано в Писании! И он принес себя в жертву, но дал начало сильному и злому человеческому роду, что выживет в любых испытаниях, войнах, катаклизмах, дискуссиях, реформах!
Он посмотрел на меня с недоверием.
— Вы так говорите, — сказал он, слегка запинаясь от ужаса и крамольности своих слов, — будто сам Творец и был тем Первородным Змеем…
Я пожал плечами.
— Кто знает. Но если помнить, что все в руке Господа и что ни один листок не упадет с дерева без его пожелания, то так ли Змей действовал по своей воле, если свобода воли была дадена только человеку?
— Но Змея подговорил Сатана!
— А кто создал Сатану? — поинтересовался я.
Он охнул и прикусил язык.
Я шел, мысленно перебирая самые разные, в том числе и достаточно дикие способы, как заставить всех монахов и таинственных старших братьев дружно и строем пойти против Маркуса, когда за спиной послышалось сдержанное:
— Брат паладин…
Я обернулся. Приор смотрит с прежней холодной суровостью, а теперь еще и на лице заметное неудовольствие, что приходится общаться с назойливым чужаком.
— Отец Кроссбрин, — сказал я. — Мое приветствие от меня лично и от того парня.
Он посмотрел в недоумении.
— Какого?
— Того самого, — ответил я таинственно и пониженным голосом. — Есть новости?
— Да, — сообщил он сухо. — Я переговорил с… посвященными.
— И что?
Он ответил с неприязнью:
— Выяснилось, отец Терц отличался буйным нравом и непослушанием. Он работал один, без помощников, что прямо не запрещается нашим уставом, но подвергается осуждению и порицанию. Однажды с ним что-то случилось, он начал дерзить, грозил настоятелю и даже всему Храму, впал в буйное помешательство и в одну из ночей покончил с собой.
— Сам? — переспросил я. — Или его все-таки убили?
Он покачал головой.
— Сам.
— У вас надежные источники? — спросил я с недоверием.
— Надежнее не бывает, — отрезал он. — Так что с этим все ясно. И дело закрыто. Непонятно только, почему он вдруг появился в виде призрака и что пытался сказать вам… почему-то именно вам.
Я пожал плечами.
— Не потому ли, что со мной еще не дрался? А каждый незнакомый человек для христианина — человек по дефолту хороший до тех пор, пока не докажет обратного.
Он поморщился.
— А вы это еще не доказали? Странно. Нам так вот…
— Вы же не призраки, — пояснил я. — Вас жалеть нечего. С вас спрос… Впрочем, я готов кое-что объяснить и даже показать.
— Показывайте, — предложил он.
— Нет, — ответил я. — Это я предоставлю только всей вашей пятерке.
Он нахмурился.
— Вы играете с огнем…
— А вы говорите с паладином, — отрезал я. — И кроме того… я предложил что-то очень предосудительное? Вы пятеро считаете настолько ниже своего достоинства показываться мне, хотя я не жаба с дальнего болота, а брат паладин, тоже облеченный некоторым доверием Ватикана… и даже больше, чем некоторым!
Некоторое время он смотрел на меня почти ненавидяще. Я же ответил полным смирения взглядом, дескать, никакой конфронтации, зачем, мы же интеллигентные люди, в мире вообще еще нет интеллигенции, кроме монахов. Зачем же нам вести себя, как тупые короли или простолюдины, что по сдержанности и по манерам почти не отличаются друг от друга?
