— Слушай, — отводя взгляд в сторону, спросил я, — ты про денежный разум что-нибудь знаешь?
— Не везло мне с ним никогда, — вяло отвечал Игорь. — Другие, бывало, и китайские деньги находили, ну эти, с дырочками, а мне не фартило. А что?
— Ы… да просто так. А про холодильную жижу знаешь?
Он напрягся:
— Нет. Что это, Кирмэн?
— Хм… да нет, ничего… наплюй.
Судя по голосу, Игорь врал. Зачем?
А, глупости. Воображение шалит. К чему Игорьку врать?
Я поднялся со стула и хлопнул друга по плечу:
— Так, друг-сосиска, потопаю я, пожалуй. Ты же поспи пока, отдохни как следует, жену дождись. А у меня еще дела есть.
— Спасибо, что заглянул, Киря, — совсем слабым голосом сказал Игорь, — Кроме тебя и жинки, никого у меня нет, оказывается. Отвернулись, с-собаки.
— Ну-ну, не раскисай.
Я вышел из палаты. Мельком отметил, что на этаже многовато военных, причем не самых младших чинов. В нескольких шагах стоял полковник в форме. Увидев меня, он хмыкнул под нос и молча проводил взглядом. Оно и понятно, видок у меня не ахти.
По широкой больничной лестнице я быстро спустился на первый этаж.
Внизу было грязно и неубрано, на полу то и дело попадались темные влажные пятна, лохмотья старых бинтов и использованные шприцы; у палат, словно мухи на сладком, толклись люди в окровавленных повязках; по коридорам, суетливо размахивая руками, носились медсестры; совсем недалеко кто-то кричал благим матом.
Бородатый врач по пояс высунулся из палаты, поскользнулся на красной от крови плитке, удержался, схватившись рукой за дверной косяк, и гаркнул:
— Вы чего творите? Заприте больного куда-нибудь, он мне пациентов пугает! И позовите, черт вас дери, уборщицу!
Больного, подставив плечи, тащили по коридору дюжие санитары. У больного — подростка семнадцати лет — плечо было обложено ватными тампонами и перебинтовано, а сквозь марлю сочилась кровь. Больной кричал: «Мамочки! Боже мой! Твари! Сволочи! Как же так?! Суки!»
Его затащили в первую попавшуюся палату и захлопнули дверь. Послышался глухой стук. Больной притих.
Вокруг только и говорили что о штурме общежития. Обсуждали, кто погиб, кто освободился, а кто остался в заложниках. Говорили, что центральная больница, где пару дней назад лежал ныне мертвый Шутов, тоже переполнена. Говорили, что мясные банды проникают в город, а в центре митингует революционно настроенная молодежь.
На выходе меня остановили милиционеры, но узнали и отпустили быстро, минут через пятнадцать. От милиционеров пахло порохом и перцовой настойкой. Лица у них были измученные, серые, а в глазах горели нездоровые патриотические огоньки.
На улице было неспокойно. Люди не ходили, но бегали от одного перекрестка к другому, собирались кучками по семь-восемь человек, в центре которых выделялся молодой парнишка с железным взглядом, обычно в мятой кепке или серой куртке. Парнишка что-то кричал и гневно тыкал указательным пальцем в низкое небо, протыкал его, значит. Народ, соглашаясь с человеком и его перстом, гудел: у-у-у! По крайней мере, никаких слов я не разобрал.
Увеличилось и количество автомашин. Большая их часть двигалась по главной улице в сторону восточного выезда. Салоны автомобилей были под завязку забиты вещами и людьми. Из неплотно закрытых багажников торчали рули детских велосипедов, усики телевизионных антенн, краешки картин, простыни, банки с маринадом, пластмассовые банки с бензином и другое барахло.
Встречались на улице и милиционеры. Они никого не трогали, а лица у них были растерянные и, кажется, напуганные. Наверное, потому, что милиционеры осознали: людей в кепках и серых куртках очень много и настроены они решительно. Не ясно пока, на что их решимость будет направлена, но что они не будут вечно протыкать пальцем небо — факт.
Милиционеры старались держаться втроем или вчетвером. Выставляли напоказ кобуру с табельным оружием. Можно было разглядеть, что у некоторых кобура застегнута, а в ней ничего нет.
Небо, кажется, спустилось еще ближе к земле. Оно физически давило на меня, как будто намеревалось вжать в асфальт и размазать красным пятном по кварталу. Хотелось со всех ног бежать домой, но я шел на свидание с Иринкой. Я ведь, несмотря ни на что, меняюсь в обратную сторону, исправляюсь то есть — что Иринка подумает обо мне, если не явлюсь?
Хотя, если подумать, на черта кому-то мое исправление? Ведь если я исправлюсь, стану благородным, что останется тем людям, которые не так благородны? Они станут завидовать и плодить зло, пытаясь показать, мол, не нужно нам твое благородство; быть моральным уродом приятнее и легче.
Вот что будут думать эти моральные уроды, если я исправлюсь.
— Г-гады, — пробормотал я и собрался повернуть назад, но как раз вырулил на Пушкинскую, и поворачивать стало поздно.
Иринка ждала меня у памятника Пушкину. Она вырядилась в роскошное коричневое пальто с меховой опушкой, нацепила на шею стильный ореховый шарфик, на руки надела мягкие перчатки, на ноги — изящные бархатные сапожки, а на плечо повесила модную в этом сезоне бежевую сумочку-плетенку. К тому же успела постричься коротко, под мальчика — когда только время нашла? Иринка испуганно жалась к памятнику, потому что сознавала, что среди хмурых молодых людей и спартанской внешности девушек выглядит чересчур вызывающе. Увидев меня, она обрадовалась, улыбнулась до ушей, но, сделав два шага навстречу, потупилась и остановилась. Иринкины щечки прелестно зарумянились, и я пожалел, что пригласил ее на свидание.
Все равно ведь ничего не светит ни ей, ни мне. Не люблю я ее и не хочу. Провести с Иришкой одну ночь? Нет, увольте. Не буду. Мне нужны серьезные отношения, женитьба, любовь и Маша. Нет, Маша мне не нужна, Маша — шлюха. И все равно я ее люблю. И не хочу давать ложную надежду Иринке. Она ведь хорошая девушка. Это я — зараза.
— Здравствуйте, Кирилл… э-э… — Она с трудом сдерживалась, чтобы не назвать меня по отчеству.
— Салют. — Я приветливо улыбнулся и взял ее за руку. Она сжала мою кисть наикрепчайшим образом. Вблизи, в свете красного вечернего солнца Иринка выглядела особенно прекрасной и невинной.
— Неудачный день для свидания получился, — пошутил я, — Люди вокруг бегают, носятся как угорелые туда-сюда.
— Я боялась, что вы не придете, — призналась Иринка. — Потому что прочла в газете.
— Прочла, что я не приду?
— Ой… нет, не это. Я прочла, что кинотеатры сегодня не работают.
— А что случилось? — удивился я. — Почему не работают?
— Из-за террористов. Хотя по радио сказали, что уже все в порядке! Ситуация под контролем! — скороговоркой выпалила она.
Мы шли вниз по улице, стараясь не замечать снующих по тротуарам людей, у которых горели глаза, предвкушающие нечто новое, стремительное, опустошающее, очищающее, смертельное…
