Седой насупился и стал чернее тучи.
— Кто ты такой? — резко спросил он. — Почему ты присвоил себе имя давно умершего человека? Как тебе только могло прийти в голову, что я не в состоянии разоблачить обман?!
И тут до Ната наконец-то дошло. Все. Полностью. Он вспомнил выстрел. Вспомнил мальчишку-мексиканца с револьвером в руке. Вспомнил сноп огня, ударивший его в грудь. Словно наяву, он вновь почувствовал, как воздух покидает легкие, испытал внезапную слабость и легкое удивление, пришедшее к нему, когда он понял, что жизнь подошла к концу. Лежа на земле, он смотрел снизу вверх на людей вокруг и все пытался встать на ноги, но не мог даже пошевелиться и знал, что уже никогда не сможет подняться.
Все это обрушилось на него сразу, в одно короткое мгновение, и он не выдержал. Бросив один короткий взгляд на старика и слепую девочку, Нат повалился как подкошенный. Сознание он потерял еще до того, как ударился головой об пол.
52
Его несли назад к «боингу». Перл держала Ната за ногу, еще двое субъектов тащили все остальное. Собачий поводок, все еще пристегнутый к ошейнику, волочился в пыли.
— Н-ничего… — прошептал Нат запекшимися губами. — Я могу идти…
Носильщики уронили его в пыль.
— Ты совершил большую глупость, — сказала Перл. — Он хотел тебе помочь, но ты соврал…
И снова Нат с особенной остротой почувствовал, что вне «Икора» его жизнь гроша ломаного не стоит. Здесь, в лагере, нет ни систем безопасности и охраны, ни врачей, ни сложного медицинского оборудования, которое регистрировало и записывало поведение каждой клеточки его тела. А самое худшее заключалось в том, что у него нет и надежды на перемену к лучшему. Пусть даже он расскажет им свою историю — обитатели лагеря решат, что он псих, если повезет. В худшем же случае его сочтут чудовищем, монстром, а публика в лагере собралась отчаянная. Если эти люди узнают, кто он такой и что собой представляет, они могут расправиться с ним — убить или продать какой-нибудь злонамеренной банде.
Перл тем временем снова взялась за конец поводка и рывком заставила Ната подняться. У «боинга» он повернул было к трапу, но его толкнули на землю, связали руки, а поводок прикрутили к какому-то столбу или колышку.
— Эй! Не оставляйте меня здесь! — в страхе вскричал Нат.
— Надо было не врать, а говорить правду, — огрызнулась Перл. — Из-за тебя мы все выглядели круглыми дураками.
— Здесь, на солнцепеке, я умру! Какая тогда вам от меня польза?
— А ее от тебя и так не особенно много, — рассмеялась Перл, после чего все трое ушли.
Нат огляделся. Неподалеку от него, в тени фюзеляжа, распростерлась в пыли грязная дворняга. Он тоже попытался заползти в тень, но поводок оказался слишком коротким. Оглядевшись в поисках еще какого-нибудь укрытия, Нат убедился, что лежит на широкой ровной площадке среди костей и отбросов, оставшихся от ночных пиршеств.
Его целый день продержали на солнце. Чтобы спастись от его безжалостных лучей, Нат ногами выкопал в пыли неглубокую траншею, в которую едва поместился. Сверху он засыпал себя хламом и накрылся крышкой от мусорного бака. У каждого, кто проходил мимо, Нат просил воды, и в конце концов его усилия увенчались успехом: один мужчина принес воды в ржавой консервной банке и целых полчаса дразнил Ната, держа банку так, что ему не хватало только пары дюймов, чтобы до нее дотянуться.
— Я все расскажу! — умолял Нат. — Только разрешите мне вернуться обратно в самолет!
— Ты нас больше не интересуешь, — отозвался мужчина и, выплеснув воду на землю, стал подниматься по трапу.
Нат и сам не знал, как ему удалось дожить до вечера, но этот момент настал. Солнце из белого стало алым и медленно село за холмы. И хотя Нат буквально сходил с ума от жажды, он сразу почувствовал, что ему немного легче дышать. Какое-то время спустя по трапу спустился под фюзеляж маленький клан Тони. Женщины несли кухонную утварь и пакеты с едой. Мужчины развели костер, и женщины тотчас принялись готовить ужин.
Прошел еще один мучительный час, и Тони, подойдя к Нату с тарелкой, на которой лежал кусок темно-розового мяса, проговорил, лениво растягивая слова:
— Ну, теперь-то ты жалеешь?
— Не дай мне умереть здесь, Тони! — прохрипел Нат. Язык у него во рту распух и едва ворочался, пересохшее горло саднило. — «Икор» потратил миллионы долларов на мое лечение. Я представляю для них огромную ценность. Я уверен — корпорация заплатит тебе за меня столько, сколько ты попросишь.
Тони с любопытством поглядел на него, но ничего не сказал.
— Тебе наверняка нужны деньги, — продолжал уговаривать своего тюремщика Нат. — Ну конечно — нужны! Почему бы нам с тобой не обсудить этот вопрос? Приватно, а?.. Ты еще не пытался связаться с «Икором»? — Нат сказал «приватно», чтобы заинтересовать Тони, но тот вдруг поднялся и снова отошел к тому месту, где готовилась пища. Сидевшие возле костра современные дикари о чем-то переговаривались, но Нат не мог разобрать ни слова.
Тони вернулся с кособокой баклажкой, в которой что-то плескалось.
— На, попробуй, — сказал он.
Нат с сомнением посмотрел на мутную желтовато-коричневую жидкость.
— Что это?
— Пиво.
— Оно не похоже на пиво.
Тони пожал плечами:
— Это наше местное пиво. Другого здесь не бывает.
— Оно не отравлено? — подозрительно спросил Нат.
— Нет.
— А как насчет галлюциногенов?
— Чего это?
— Я не начну видеть… разные вещи?
— Выпьешь десять кружек, так увидишь все, что захочешь.
Перл, подойдя к ним, развязала Нату руки, но поводок не отстегнула. Очевидно, ей хотелось, чтобы Нат помнил — он по-прежнему пленник. По вкусу пиво напоминало светлый эль, но обжигало горло и язык почище самого крепкого виски. Кто-то сунул Нату в руку пластиковый стакан, и он, не силах сдержаться, выпил почти все пиво, зачерпывая прямо из баклажки. Он знал, что после целого дня пребывания на солнце его организм потерял опасно много жидкости и теперь ему необходимо пить как можно больше воды, но воды ему не дали. Очень скоро Нат опьянел: окружающее поплыло и закружилось, к горлу подступила тошнота, а мысли стали путаться.
Тем временем к кострам подошли еще какие-то люди. Они держали в руках миски, и один из мужчин, вооружившись поварешкой, стал накладывать в них из большого котла полужидкое пряное варево. Нату тоже дали полную миску. Ковыряя в ней ложкой, он обнаружил среди разваренного риса и клейкого соуса нескольких крупных червей. У еды был резкий, острый вкус, и горло Ната судорожно сжалось, но он все же заставил себя проглотить несколько ложек месива.
Температура воздуха упала еще ниже. Где-то совсем рядом загремели барабаны, их мерный неумолимый грохот эхом разносился по долине. Завыли собаки. По всему лагерю вспыхивали новые и новые костры. Начались танцы — дикарские, примитивные, но завораживающие. Танцоры, войдя в раж, прыгали, скакали, вихляли всеми суставами, фехтовали на длинных палках, пронзительно вопили. Вскоре они окружили Ната и продолжали свой дикий танец, кривляясь, скалясь ему в лицо и высовывая языки. Нат, захваченный всеобщим безумством, тоже начал подпрыгивать и выкидывать дикие коленца. Бежать он все равно не мог — как бы ни были пьяны его тюремщики, они в любом случае не дали бы ему уйти далеко, поэтому Нат выпил еще пива и стал смотреть, как племя продолжает топать в пыли. На мгновение у него мелькнула мысль, что они собираются убить его — совершить что-то вроде жертвоприношения своим новым богам, но потом решил, что, скорее всего, дело закончится выкупом.
