— Спаси меня, пожалуйста.
Уже рассвело, проснулись птицы, над полем висел молочный туман. Их вытолкали из машины, отвели за башню и приказали сесть на землю. Сил сопротивляться не было. Гудела голова, ныли скрученные скотчем руки. Левандовский, который всю дорогу всхлипывал и причитал, теперь успокоился. Люди Барона, их было пятеро, стояли в стороне и о чем-то негромко совещались между собой. Обиходов даже не пытался прислушиваться к тому, о чем они говорят. Наконец, двое бандитов отделились от группы и направились к ним. Обиходов видел их угрюмые сосредоточенные лица, видел, как их руки придерживают что-то спрятанное под куртками. Он посмотрел на капитана Рыкова.
— Неужели все кончится вот так? — задал он немой вопрос.
Капитан не ответил, он отвел глаза и стал смотреть вдаль. Обиходов заметил, как отрешенный, совершенно потусторонний взгляд капитана неожиданно сконцентрировался. Зрачки сузились, брови медленно поползли вверх. Обиходов повернул голову туда, куда был направлен взгляд капитана, и увидел странную картину. Со стороны небольшой рощицы, что находилась в полукилометре от башни, прямо на них в развернутом строю неслось два десятка всадников на белых лошадях. Это была лихая кавалерийская атака по всем правилам военного искусства. В былые годы таким атакам было положено происходить именно в рассветный час, когда пыль прибита росой, а мир так светел и чист, что и помирать не жалко. Всадники скакали плечом к плечу, во весь опор. Комья земли летели из-под копыт. Обиходов подумал, что это видение, и успел мысленно усмехнуться, как все-таки причудливо и бестолково устроено его воображение. Но в эту самую секунду до ушей его донесся топот, и он даже почувствовал дрожь земли. Обиходов узнал среди всадников Кристофа, Гастона, Робера, Жиля, Франсуа, их многочисленных родственников. Еще одна фигурка в ярко-красной рубахе показалась ему очень знакомой. У него защемило сердце. Анечка!
— А это что за хрень!? — раздался удивленный возглас охранника.
Всадники налетели, как вихрь. Мир смазался, выплеснулся из границ. Перед глазами Обиходова замелькали копыта, перекошенные лошадиные морды с пеной на губах, серые гривы, хвосты. Раскрасневшиеся от скачки лица. Крепкие загорелые руки, сжимающие поводья. Вороненые стволы охотничьих ружей. Резкие, как щелчки бича, гортанные возгласы. Пальма-сосна. Белый снег. И снова темнота.
— Жорж! Жорж, ты жив? — Обиходов почувствовал, как его щеки коснулась теплая мягкая ладонь. Он открыл глаза и увидел перед собой встревоженное лицо Анечки.
— У тебя кровь, — она вытерла платком ему лоб. — Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо?
Мне хорошо, — сказал Обиходов, с трудом разлепив губы.
27
Почему финны так любят караоке? Вот где задачка для этнографов. Жаль, что главный специалист по выявлению таинственных связей между удаленными друг от друга народами Тур Хейердал так и не успел над этим задуматься. Он бы наверное решил, что древние варяги добрались и до Японии и порядком там наследили в этнографическом смысле. И вот теперь, через тысячу лет японский народ прислал привет в виде черных ящичков какаоке-установок, который немедленно нашел отклик в суровых душах белокурых и светлоглазых лесных жителей. Так разлученные в младенчестве братья узнают друг друга по одинаковым родимым пятнам на коленке. А может причина в чем-то другом. Как бы там ни было, в крошечном поселке Антолла, который трогательно прижался в каменистому берегу озера Саимаа, пение караоке в единственном на всю округу баре было любимым развлечением его жителей. К пению волей или не волей приобщались и туристы, путешествующие по бесконечному лабиринту озер Южной Финляндии. Они заходили в Антоллу на своих яхтах и катерах, чтобы переночевать ночь-другую, пополнить запасы еды и воды и плыть себе дальше. Да и как тут не приобщиться к пению! Если уж продолжать упражнения в сравнительной антропологии, то можно прийти к выводу, что в музыкальном отношении финны являются антиподами итальянцев. Длинные, как полярная ночь, грустные, как вой тундрового волка, самодеятельные финские баллады способны вогнать в тоску даже неодушевленные предметы, вроде машины для варки каппучино, которая в баре поселка Антолла шипела особенно протяжно и печально. Единственная возможность не слушать баллады — встать и спеть самому. Поэтому в Антолле пели все гости, и англичане, и немцы, и голландцы, и даже норвежцы, чьи песни, к слову, были еще тягомотней финских. Ничего не пел только русский гость. Он вообще вел себя немножко странно. Начать с того, что приплыл он сюда на дорогой моторной яхте английской постройки. На таких плавают на Лазурном берегу, или на худой конец во фьордах, но уж никак не по лесным озерам. А если уж и занесло тебя такого крутого каким-то ветром в такую дыру как Антолла, то задерживаться здесь надолго вроде как резона нет, а этот русский жил в поселке уже неделю и уплывать похоже не собирался. Словно ждал кого-то. Днем сидел безвылазно на своей яхте, а по вечерам приходил в бар, молча пил пиво и слушал баллады. И вот в один прекрасный вечер даже этот русский не выдержал. После того, как вдова Маарит Хильсконен спела двадцатиминутную песню о бедной девушке с лапландского хутора, которую никто не хотел брать замуж, русский встал, достал из кармана диск и молча протянул его бармену Вилли. Вилли, не сказав ни слова, вставил диск в аппарат. На экране телевизора появился сначала плотный лысоватый мужчина в кожаном пиджаке и с гитарой, потом возникла картинка с парусным кораблем посреди бушующего моря. Русский взял микрофон и запел. Сначала совсем тихо, а потом громче и уверенней. Собственно музыки почти никакой не было, лишь отрывистые гитарные аккорды и его голос, слегка дрожащий от волнения. Все, кто был в этот момент в баре, невольно притихли. Они, конечно, переслушали на своем веку много песен на самых разных языках, но почему-то всем показалось, что эта песня какая-то особенная. И не потому, что исполнитель был для караоке-певца слишком трезв и серьезен, и пел так, словно выполнял трудную и очень важную работу. Высокий гладкий лоб его покрылся маленькими капельками пота. Если бы жители и гости Антоллы понимали по-русски, то убедились бы, что слова в песне были в общем-то обыкновенные, про море. Море ждет, а мы совсем не там… И так далее. Наверное, у каждого народа, который имеет хотя бы километр береговой линии, есть такие песни. Но русский пел эту песню так, словно речь шла не о море и мечте, а о жизни и смерти. Поэтому когда он закончил, в баре раздались редкие хлопки и одобрительный посвист. Если сделать необходимую поправку на финский темперамент, это означало невиданную в здешних краях овацию. Все были так поглощены пением русского, что мало кто заметил, как в баре появился еще один человек, в дождевике и туристических ботинках. Он не стал проходить к стойке, остановился у входа. Потом хлопал вместе со всеми, а когда русский закончил петь, и вернулся на свое место, подошел к его столику.
— Хорошо поешь, Роман. Душевно, — сказал человек в дождевике.
Роман Барсуков, потянувшийся было к своему недопитому стакану пива, застыл от неожиданности. Он медленно поднял голову и пристально посмотрел на подошедшего.
— Мы знакомы? — произнес он, стараясь казаться спокойным.
