— Прости.
3
За столиком в ресторане «Zaimka», гламурном заповеднике таежной романтики в центре Москвы, сидели два человека, Барсуков и Вешнев. По внешнему виду и повадкам они относились к той породе человеческих существ, которая если и выбирается из городских джунглей, то никак не дальше лесов рублево-успенского направления. На деньги, которые Барсуков заплатил за свой костюм, можно было бы снарядить геологическую экспедицию, а часы Вешнева стоили столько же, сколько вертолет Ми-2, полноразмерный муляж которого был установлен тут же, в зале ресторана. Барсуков сосредоточенно поедал жаренную оленину. Вешнев ковырялся вилкой в дикой утке с брусничным соусом.
— В меню написано, что в этой утке может попасться мелкая дробь, — сообщил Вешнев. — Все по-взрослому.
Барсуков ел молча.
— Чудное заведение! Чудное, — продолжил Вешнев. — Жаль, что я раньше сюда не наведывался, а то, знаешь, воротит уже от суши и сашими. Мой желудок отказывается их переваривать. Вообще, я считаю, японскую кухню сильно переоценивают. Есть сырую рыбу с водорослями — это варварство, обыкновенное варварство. Просто японцам не удалось в свое время стащить у китайцев правильный рецепт. Китайцы-то рыбу и гадов морских готовят отменно. Жарят, парят, все как положено. — Вешнев отправил в рот кусок утки. — Однако, заметь, японцы даже варварство свое сделали коммерчески выгодным. Суши — это же идеальный товар, почти как гербалайф. Сырье копеечное, обработки минимум. Правильно позиционируй, вложись в раскрутку — и все. Стриги купоны. В результате у нас суши-баров сейчас больше, чем пивняков, а сашими, наверное, уже в рабочих столовых подают. Вот так дела делаются. Не согласен?
Барсуков молчал.
— Слушай, ты чего такой хмурый? — спросил Вешнев. — Не заболел?
— Не заболел, — ответил Барсуков. — Просто… сплю плохо.
— Бессонница?
— Нет, — сказал Барсуков и добавил. — Это неважно. Ты о деле хотел.
— Давай о деле, — Вешнев отодвинул тарелку и вытер салфеткой губы. — Завтра утром, в девять часов Мартин будет у тебя в офисе. Вы подписываете бумаги. Никаких проблем возникнуть не должно, вопрос согласован на всех уровнях. Через два дня вся сумма будет на счете «Трансойла». Дальше действуем, как обычно.
Барсуков сделал маленький глоток пива.
— Я все это и так знал. Зачем было встречаться?
Вешнев усмехнулся:
— Зачем встречаться, спрашиваешь… — он достал сигарету и щелкнул зажигалкой. — Увидеть тебя хотел.
— Зачем? — спокойно поинтересовался Барсуков.
Вешнев выпустил дым в сторону от стола:
— Ты в последнее время общался с кем-нибудь оттуда? — он показал большим пальцем вверх.
— Нет, — ответил Барсуков.
— А я общался, — Вешнев прищурился, так, словно дым попал ему в глаза, или же ему было неприятно о чем-то вспоминать. — Меня вызывал позавчера сам… — он сделал многозначительную паузу. — Какой-то странный у нас получился разговор… непонятный какой-то. Мне кажется, у них там что-то происходит. Не пойму только что. Вот я и подумал, может, я единственный, кто этого не знает. А? Ты не в курсе, случайно?
Барсуков отрицательно покачал головой.
— Не понимаю, о чем ты…
— Вот и я не понимаю, — произнес Вешнев, выпуская дым. — Ну, ясно, что мы с тобой сидим на ихних деньгах. Сам Бог велел им нас подозревать. Плох, как говорится, тот бухгалтер, которого при наших-то обстоятельствах не посещали бы всякие мысли. Но ведь он ничего такого не спрашивал! Никакой отчетности, никаких цифр. А знаешь, что спросил? Ты, говорит, Вешнев, в Бога веришь? Я говорю, ну, допустим, верю. Он говорит, а совесть тебя, Вешнев, не мучает? Я говорю, а что такое? Может, с перечислениями проблемы? Он говорит, были бы проблемы, разговор совсем другой был бы. Ну, тогда, говорю, не мучает. Не мучает меня совесть. Он смеется и говорит, может у тебя ее совсем нету? Я ему: есть, как ни быть. Совесть — штука нужная. Сложная, но полезная. Это как опция дополнительная к инстинкту самосохранения. Вроде электронного контроля устойчивости на поворотах у «Мерседеса». Не будет такого контроля — занесет к чертовой матери. Он мою шутку по поводу «Мерседеса» понял. Посмеялся. Иди, говорит, работай, не парься.
К столику подошел человек с гитарой, исполнитель бардовских песен, похожий на младшего научного сотрудника. Он тронул струны и принял задумчиво-печальный вид, изготовившись петь о том, что всем нашим встречам разлуки, увы, суждены.
— Отвали, дядя! — сказал ему Вешнев. — Не видишь, люди разговаривают.
Бард обиженно удалился. Вешнев снова наклонился вперед:
— Вот я и думаю, к чему такие разговоры странные. Как считаешь?
Барсуков пожал плечами:
— Понятия не имею.
— «Понятия не имею»! — передразнил его Вешнев. — Черти что творится, а ты сидишь тут… со своей олениной. Как Чингисхан какой-то. Я спрашиваю, что делать будем?
Барсуков посмотрел на него с легкой усмешкой:
— Тебе ж сказали: работай, не парься. Вот и не парься.
Вешнев откинулся на стуле, достал из пачки новую сигарету.
— Ты прав. Нервы стали ни к черту. Стресс, — он закурил. — Отдыхать надо, переключаться. Тебе, кстати, тоже не мешало бы. Паршиво выглядишь.
— Не мешало бы, — кивнул Барсуков.
— Может, мотоцикл купить? Супербайк. Знаешь, такой чтобы с места за пять секунд в точку уходить. Оттягивает, говорят, лучше секса. Правда, шею свернуть можно. У меня приятель один покатался — сейчас с железной пластиной в голове ходит. А хочешь, давай, в клуб сходим? Alone, слыхал про такой?
Барсуков пожал плечами.
— Вроде нет.
— Отличный клуб, на Никольской. Ни бандитов, ни проституток. Публика адекватная. Туда танцевать приходят. Я это называю «пляски менеджеров». Представь себе картину: танцпол. Звук, свет — все по высшему разряду. А в центре зала наяривает какой-нибудь малый, вроде нас с тобой. Галстук «версаче» за плечом, рубашка «бриони» из брюк вылезла — весь ушел в танец, как Майя Плисецкая. При этом заметь, не пьян и не под наркотиками. Как можно? Завтра ведь с утра в офис. Просто человеку пар нужно выпустить. И это действительно работает — не хочешь попробовать?
— Спасибо, — сказал Барсуков. — Обязательно попробую. Только в другой раз. А теперь пойдем. Счет, пожалуйста, — он сделал жест официанту.
— Пойдем, — вздохнул Вешнев. — Только, знаешь, что. Я хочу тебе еще одну вещь сказать. Напоследок. — Его лицо до этого оживленное и слегка хмельное, стало трезвым и злым. — Не знаю, что у тебя на уме, и что вообще происходит. Просто хочу напомнить, что мы с тобой в этом деле одной веревочкой связаны. Если ты задумал соскочить или еще что похуже, ты мне лучше сразу скажи. Ты ведь знаешь, что там за люди. Страшные люди. Они ничего не прощают. Скажи, что ты меня понял.
