Официант принес бутылку белого вина.
— Шато грийе, вен де миллениом, эксклюзивеман, — торжественно объявил он, демонстрируя красивую этикетку.
— Супер! — не разобрав ни слова, на всякий случай восхитился Обиходов.
Официант ловко, со звонким хлопком открыл бутылку, налил немного в бокал и дал попробовать Анечке.
— Бон! — сказала Анечка, пригубив.
— Бон! — повторил официант, расплывшись с счастливой улыбке.
Он разлил вино в бокалы, учтиво поклонился и исчез.
Обиходов взял в руки отдающий приятной прохладой бокал.
— Теперь, когда все ритуалы соблюдены, могу я сказать тост?
— Теперь можете.
— За знакомство! — Обиходов поднял бокал.
— Замечательный тост! — поддержала Анечка.
Они чокнулись, глядя друг другу в глаза.
Вино оказалось с приятной кислинкой, очень уместной в такую жару. Свежее, легкое, веселое. «Как Анечка» — подумал Обиходов.
— Вы первый раз во Франции? — спросила Анечка.
— Нет, был в Париже. Пару раз.
— И как вам Париж?
Обиходов пожал плечами:
— Хороший город.
— Здесь совсем другая Франция, — сказала Анечка. — Вам понравится.
— А вы давно здесь? — спросил Обиходов.
— Полгода.
Неожиданно из ее сумочки раздался полифонический «Марш тореадоров» из оперы «Кармен». Анечка извинилась, порывшись в сумке, извлекла миниатюрный телефончик.
— Салют Жан-Люк! — только и смог разобрать Обиходов, а дальше снова бегло заскакало по французским словам забавное «р». Обиходов слушал ее речь, как музыку. Он потягивал вино и едва заметно улыбался.
— Это был Жан-Люк, — сообщила Анечка, закончив разговор. — Он говорит, что Павел пожелал остаться еще на одно занятие. Поэтому они немного задержатся.
— Вот как! — удивился Обиходов. — Уже охмурили! Быстро.
— Никто его не охмурял, — сказала Анечка. — Это самое обыкновенное занятие по корректировке позитивной рефлексии.
— Вы меня успокоили, — сказал Обиходов. — А кстати, какая у вас интересная музыка в телефоне! Вы любите оперу?
— Не оперу, корриду! — глаза Анечки сверкнули. — Обожаю! Кстати, поэтому я здесь и оказалась.
— Я думал, что коррида есть только в Испании.
— Нет, в южной Франции тоже. Я сама об этом узнала только в университете. Французское министерство культуры объявило конкурс среди студентов разных стран на лучшую работу по истории и культуре Франции. Я послала им свою работу о корриде и заняла первое место, представляете? Меня наградили трехмесячной стажировкой в Марсельском университете. Потом я случайно познакомилась с Дудкиным, он предложил мне работать у него. И вот я здесь!
— А как же университет?
— Взяла академический отпуск. Тем более, что диплом буду писать все равно о корриде. Так что можно сказать, что я сейчас собираю материалы. На самом деле тут столько всего, что может и на диссертацию хватить.
— Удивительно! — сказал Обиходов. — С виду вы, Анечка, вроде бы совсем не воинственная. И вдруг коррида! Это же страшное дело. Кровь, убийство…
— Вы когда-нибудь были на корриде?
— Нет, видел по телевизору. Мне кажется, что это немного нечестно. У быка практически нет шансов. Еще я слышал, что все дело в сублимации сексуальной энергии — мотадора, публики, и даже быка. По телевизору это, конечно, передать невозможно.
— Коррида — это не секс! — Анечка вспыхнула. — Коррида — это любовь! Матадор любит быка, это его лучший друг, самое близкое существо на земле.
Про «сублимацию» Обиходов ввернул из желания показаться умным, увидев Анечкино возмущение, понял, что сморозил глупость, и почувствовал себя неловко.
— Любит и поэтому убивает? Это не очень понятно, — растеряно признался он.
— Чтобы понять, корриду нужно хотя бы раз увидеть вживую, не по телевизору.
— Так покажите мне ее! — сказал Обиходов. — Мне почему-то кажется, что я тоже полюблю корриду. Я ее уже почти люблю.
Анечка смягчилась.
— Настоящая коррида, на испанский манер, проводится редко, раз или два в год. В Ниме и в Арле. А в этих краях существует местная разновидность, называется «курс камаргез». Вам это должно понравится, быки во время «курс камаргез» остаются целыми и невредимыми. Рискуют только люди.
— По крайней мере, так честнее, — сказал Обиходов. — А как это можно увидеть?
— Сегодня среда? — Анечка задумалась. — Как раз сегодня будет представление в Ле-Гро-дю-Руа. Это недалеко отсюда.
— Так поехали! — воскликнул Обиходов.
— А как же наша программа? Экскурсия по Эг-Мору и обед в ресторане.
— К черту программу! Быки важнее. Не мне вам это рассказывать, юная любительница корриды.
— А как же Павел? — Анечка еще колебалась.
— Если ему окончательно не заморочат голову на ваших тренингах, он будет только счастлив. Он любит такие вещи. Позвоните Жан-Люку, пусть приезжают прямо туда.
17
Арена в Ле-Гро-дю-Руа походила на Колизей в дачном варианте. Небольшая, уютная, но и не без помпезности. Туристов было мало, на трибунах сидели в основном местные. Французские пенсионеры, в кепках, рубашках-поло и безупречно отутюженных брюках, все как один похожие на Пабло Пикассо в старости, что-то обсуждали между собой, страстно жестикулируя. Обиходов и Анечка без труда нашли удобные места в тени. Как только они уселись, из громкоговорителя с легким шипением грянула музыка. Все тот же «Марш тореадоров». Невидимый диктор сделал объявление, от которого пенсионеры пришли в неописуемое возбуждение. Они с новой силой бросились что-то доказывать друг другу, жестикулируя уже не просто страстно, а яростно.
— Что случилось? — спросил Обиходов.
— Сейчас будет выступать знаменитый Мистраль, — сказала Анечка.
На песок арены выбежали человек десять крепких спортивных парней в белых брюках и рубашках. Публика приветствовала парней редкими одобрительными выкриками.
— Который из них Мистраль? — спросил Обиходов.
— Мистраль — это бык, — засмеялась Анечка. — Его пока нет. А это разетеры.
Снова заиграла музыка. Ворота в деревянном ограждении арены распахнулись, и из них резво выскочил черный бык с длинными рогами, увешанными разноцветными ленточками.
Публика взорвалась аплодисментами. Пожилые двойники Пикассо, наплевав на предостережения своих кардиологов и жен, дружно повскакивали с мест и принялись кричать, свистеть и топать ногами.
Бык принял овацию как должное. Он скульптурно застыл на секунду в центре арены, давая возможность публике насладиться своим великолепием. Затем грозно ударил копытом в землю, поднял столб песку, и направился к краю, поигрывая мощно перекатывающимися под лоснящейся шкурой мускулами.
