– Прокуратору Понтию Пилату радоваться. Из Рима – трибун Домиций Галл.
– Галл! О боги! – радостно вскричал прокуратор, устремляясь навстречу появившемуся в дверном проеме могучему легионеру в шлеме войскового трибуна. Какая удача! Это отвлечет его хоть на время от болезненных для самолюбия игемона иудейских проблем… Домиций Галл! Когда-то они вместе, плечом к плечу, рубились с бриттами, неожиданно высадившимися на побережье. Потом широко и громко гуляли на празднествах в Риме.
– Захотелось увидеть друга, – громогласно захохотал Галл, обнимая Пилата и хлопая его по спине. Пилат искренне обрадовался боевому товарищу, посетившему его в дни печали и неурядиц, и хотел было на радостях поцеловать Галла, но тот демонстративно отстранился.
– Эй, осторожней, прокуратор. С недавних пор Тиберий запретил римлянам приветственные поцелуи.
– Да плевать, – отмахнулся Пилат, целуя Домиция. – Возможно, стены резиденции имеют уши, но глаз они не имеют… Ну, как ты? Что там вообще?
На шум из внутренних покоев вышла Клавдия Прокула с высокой прической важной римской матроны. Жена Пилата не позволяла себе распускаться, оказавшись вдали от Рима и вечно праздничного, вечно интригующего Палатина.
Гость, полный здоровья, сил, перспектив, радостно приветствовал супругу игемона.
– О, Клавдия!.. А знаешь, Пилат, я ведь давний поклонник Клавдии Прокулы. Помню, когда я отправился к бриттам, она предсказала мне удачу. Кажется, ей был сон. И все сошлось. За победу над бунтовавшими бриттами кесарь подарил мне огромный виноградник на Сицилии. И все Клавдия Прокула…
Прокуратор на это только развел руками:
– Увы, брат, увы… Мне же она нагадала, как Валтасару… Что царство мое рухнет. Ну да ладно. Обо мне потом. Рассказывай, как ты и что там на Палатине.
– Я, как видишь, удачлив. Мечу в Сенат. Вербую сторонников. Еду к Вителлию в Дамаск.
Пилат хотел быть полезным гостю.
– Хочешь, я обращусь к Сеяну за поддержкой?
Галл демонстративно сжал губы, предостерегающе поднес палец ко рту и произнес негромко:
– Ни слова о Сеяне. Сеян убит. Чернь неделю таскала на цепи его труп по улицам. Убита его дочь.
Пилат и его жена стояли как громом пораженные, и наконец Клавдия Прокула выдохнула:
– Но это же ребенок! Римский закон запрещает казнить девственниц…
– Они нашли выход. Палач перед казнью изнасиловал малышку.
Клавдия прижала руки к груди:
– О боги! И Тиберий это допустил?
– От него все и пошло, – хмуро сказал Галл. – Кто-то убедил кесаря, что Сеян готовит заговор, хочет сместить Тиберия и стать императором, подкупает солдат. А у Сеяна, как ты знаешь, врагов немерено. И пошли гонения на людей Сеяна.
– А что говорят в Риме о Пилате? – с беспокойством спросила Клавдия. – Ведь он человек Сеяна.
Галл пожал плечами:
– О Пилате – пока ничего. Он далеко. Несладко друзьям Сеяна на Палатине. А у Пилата, как мне известно, два легиона отборных головорезов и три алы сирийской конницы. С ним не так просто.
Слушая Галла, Пилат заметно мрачнел.
– А что если Сеян под пыткой признался, что планировал (если он действительно собирался захватить власть) использовать легионы Пилата? – не к месту спросила у Галла Клавдия Прокула.
Раздраженный неуместными вопросами жены, Пилат строго посмотрел на жену.
Клавдия, поняв, что перегнула палку и своими вопросами усугубила и без того отвратное настроение супруга, извиняющимся тоном сказала:
– Прости, игемон. Но лучше знать, что может тебе грозить, чем прятать голову в песок.
Галл тоже заметил, как сник Пилат, узнав об убийстве Сеяна.
– Нет, – сказал он. – Не думаю, что Сеян рассчитывал на Пилата. Ты же знаешь, старина, у них там, на Палатине, клубок аспидов. Жалят того, кто подвернется. И правого, и виноватого, и сенатора, и всадника, и плебея. Один конец.
Желая поскорее уйти от неприятной темы, Пилат спросил:
– А кроме Сеяна, какие новости? Что Тиберий? Опять уединился на острове?
Галл засмеялся. Он хорошо смеялся, этот Галл. Римский оракул нагадал ему блестящую карьеру. Еще немного – и он окажется на гребне успеха. Чего Пилат, уже седьмой год правивший Иудеей, не мог сказать о себе. Прокуратор чувствовал, что крупно завяз в этой темной, враждебной Риму стране. А под крылом сирийского легата Вителлия Галл далеко пойдет.
– Вторая великая новость, а может, она и первая, – весело сказал гость, – умерла любимая змея кесаря. Он пришел ее покормить, а она мертва. Ее облепили муравьи. Их было столько, что и змеи не видно. И, мрачно постояв у сетки, Тиберий трагически произнес: «Больше всего я боюсь черни, которая вот так же облепит меня, облепит и погубит Рим…» Так что в Риме сейчас траур по змее.
Стараясь изменить свое настроение, Пилат пошутил:
– Может, послать кесарю соболезнования?
– Нет уж, – решительно возразил Галл. – Лучше не напоминай пока о себе.
Клавдия поддержала гостя:
– Галл прав, Пилат. Лучше сидеть тихо.
– Похоже, здесь уже и шуток никто не понимает. Я пошутил, – раздраженно сказал Пилат и замолчал. Потом раздумчиво произнес: – А ведь когда Сеян сватал меня в Иудею, Тиберий обещал ему в жены свою внучку. Сколько карьерных возможностей открывалось… И вот как все обернулось…
Галл неопределенно махнул рукой.
– Да. Судьба переменчива, как настроение кесаря… Но хватит об этом. Расскажи лучше о себе.
Пилат усмехнулся:
– Рассказать о себе? Легко спросить, да не легко ответить. Похвастать мне, брат Галл, увы, нечем. Темная, непробудившаяся страна. Глухо и угрюмо живут здесь люди. Замкнулись в своем Боге. У них есть их Храм, и больше им ничего не надо. Пытался понять смысл их веры – омут. Мутный, затягивающий на дно омут. И, знаешь, я испугался. Испугался их Бога.
Лихой рубака Галл опешил.
– Ты испугался? Ты, игемон, гражданин Рима, римский наместник, испугался еврейского Бога?
– Представь себе, испугался. Нет, Галл, не по душе мне сей край, не по душе… А тут еще совсем некстати Прокула – мой дельфийский оракул, моя Сивилла, солнце мое – видела неприятный сон. А сны ее – сам знаешь, как сны фараона… Вот, брат, в каком виде ты меня застал…
Клавдия с интересом слушала, что говорит о ней гостю Пилат, и всякий раз, когда он называл ее дельфийским оракулом, Сивиллой, солнцем своим, как бы в подтверждение, что все так и есть, медленно, но убедительно наклоняла голову. Едва Пилат замолчал, Клавдия сказала:
– Разреши, прокуратор, я велю накрыть к трапезе, а то все разговоры и разговоры… У Домиция, поди, голова кругом пошла от всех этих страхов…
