– Ну что же, – глухо сказал Герхардт, – так тому и быть.
* * *
Абрам шел на поправку. Однажды, уже после похорон Макса, в палату заглянули люди в красивых костюмах с накинутыми на плечи медицинскими халатами. Они попросили Адама удалиться. Выходя из палаты, он узнал одного из гостей. Это был фон Шлоссер, влиятельный руководитель аппарата Герхардта.
Фон Шлоссер подвинул стул к кровати Абрама, присел.
– Как самочувствие, Абрам Вильгельмович?
– Спасибо, поправляюсь.
Чиновник задумчиво смотрел на пациента.
– Вы в курсе, что организовал покушение ваш партнер Боббер?
Абрам молчал.
– Теперь, Абрам, мы ваши партнеры, и мы предлагаем отомстить Бобберу. Необходимо разорить подлеца и изъять его имущество.
– Вы имеете в виду национализацию? Фон Шлоссер звонко рассмеялся. – Ну что вы, Абрам Вильгельмович, какая же на пороге XXI века может быть национализация! Только частная собственность способна решать проблемы современной экономики. Вы получите справедливую долю в нашем общем проекте. Вы хорошо разбираетесь в структуре собственности «Херопласта». Это поможет выстроить эффективный бизнес. В перспективе не исключена приватизация РоботПрома, подумайте…
– А что такое «справедливая доля»?
– Думаю, трех процентов будет достаточно.
Абрам посмотрел на фон Шлоссера большими щенячьими глазами и спросил:
– Может быть, пять?
– Нет, думаю, трех хватит…
* * *
Прошло 5 лет. Адам спал, лежа на животе. Звонил телефон, но он не просыпался. Адам всегда досматривал сон про синее-синее море до конца.
Пройдет несколько минут, он допьет кофе с неизвестным человеком в маленьком кафе под крепостной стеной, и вот тогда, возможно, продерет глаза и поднимет трубку.
После того как в палате Абрама побывал фон Шлоссер, многое изменилось. Прежде всего появилась другая охрана. Абрам потихоньку начинал ходить и даже на анализы теперь его сопровождали два спецназовца в синих беретах.
Адаму незачем больше было торчать в больнице, и он решил ехать в Черногорию. Тогда, в усадьбе, Эйбесфельд обманул художника, так и не ответив ни на один вопрос. Теперь Адам собирался, наконец, получить объяснения.
Распечатав на принтере рукопись отца, упаковав еще кое-какие пожитки, он отправился по новому адресу Эйбесфельда, который удалось раздобыть через Лучникова.
Вилла Эйбесфельда неприятно поразила Адама. Вместо ожидаемого замка из сна он увидел выкрашенную белой краской постройку с грязным бассейном, издали напоминающую дешевую гостиницу семейного типа. И налево, и направо, насколько видел глаз, никаких замков и крепостей также не было, лишь унылые отели и особняки, обычно «украшающие» пейзаж курортных зон среднего пошиба.
Внутри вилла выглядела несколько лучше, хотя и ненамного. Вкус у Эйбесфельда оказался стандартный. Черный мрамор в разводах, тяжелые парчовые шторы, расшитые серебряной нитью, крупноформатные фотографии Мэйплторпа в резных золотых рамах…
– Эйбесфельда нет, – услышал Адам неприятный голос за спиной.
– Где же он?
– Улетел.
Адам пригляделся к говорившему. Седые космы, хрящеватый нос, пристальный птичий взгляд. Где-то они встречались. Кажется, в поместье, в ночь покушения, он был в кожанке… Ах да, пилот.
– Куда же это он без вас улетел?
– Со вторым пилотом.
– И когда будет?
– Когда будет, неизвестно. Вам, собственно, чего надо, молодой человек?
– Поговорить надо.
– Не о чем нам разговаривать. Вы романчик прочитали?
От неожиданности Адам дернулся.
– Ну вот, видите, не прочитали, а разговаривать лезете. Читайте и следите за совпадениями, а теперь попрошу на выход…
По возвращении Адам прочитал «романчик» отца.
В Черногорию он больше не поехал, вернувшись в Россию, долго болел. Наблюдался у врачей, которых рекомендовал Умберто, а оплачивал Абрам. Несколько раз съездил в Лондон. После выздоровления сильно изменился.
Пытаясь переосмыслить новые представления и тем не менее удержаться в художественном поле современного искусства, он стал появляться на людях в повязке. Повязка, закрывающая один глаз, стала двухлетней акцией, в течение которой публика свыкалась с новым образом «одноглазого художника», забывая настоящее лицо Адама.
И сам Адам забывал свое лицо. Он пребывал в искаженном мире, где полуслепота и бесконечное перечитывание отцовского текста изменяли сознание и реакцию на повседневность. Как ни смешно, ухудшался также слух.
После очередного визита в Лондон весной 1997 года, Адам кардинально изменил творческую стратегию. Он отбросил повязку и прочистил уши.
Тогда, пожалуй, впервые ему показалось возможным пере осмыслить роль стимулирующих факторов во внутригрупповых отношениях и иерархических кодах самосознания современного художника. В качестве основного катализатора Адам избрал деньги, благо возможность такая была.
Дела брата шли в гору. Три процента, предложенных фон Шлоссером, за последние годы превратились в гигантское состояние.
Приступая к проекту «Стимулирование», Адам предложил художникам для начала частично изменить свою внешность.
Используя некоторые упражнения, к примеру, многократные оттягивания губы или уха для их увеличения, сморщивание носа для появления глубоких морщин, поклоны для развития мышц спины и т. д., художники, по замыслу Адама, отрабатывали методы иерархической мутации. Принципиальным, конечно, являлся не результат (то есть собственно изменение внешнего вида), а оплата. Причем, и это очень важно, предполагалась почасовая оплата, что фокусировало внимание именно на процессе.
Поначалу никто не откликнулся на призыв попробовать увеличить уши или морщины на лбу, но когда одному художнику заплатили тысячу золотых рублей за то, что он в течение месяца слегка ударял себя указательным пальцем по носу, дело пошло.
К началу 1997 года Адам Зон стал ведущим куратором России, владельцем галереи и нескольких художественных салонов, сам Зурабов был не прочь фотографироваться вместе с ним для светской хроники. Но главное – даже в Германии, этой лишенной художественного вкуса стране, твердо знали: там, где Зон, там успех!
* * *
Фон Шлоссер на американский манер положил ноги на стол, затем подумал немного и поставил их обратно на пол. В конце концов, надо хоть немного соответствовать стандартам антиамериканизма, вдалбливаемым нации с экранов телевизоров. Сам фон Шлоссер обожал Америку, любил американцев, в старых добрых традициях германской разведки покуривал «Кэмел», никогда не отказывался от глотка «Бурбона».
Честно говоря, ему казалось, что Герхардт перегибает палку с «возрождением национального духа», с «великими германскими традициями». Понятно, что немцы любят сильных, что по-прежнему в маленьких городках можно увидеть фюрера на лобовом стекле грузовичка, перевозящего копченую колбасу, но нельзя же в погоне за рейтингом превращаться в посмешище для всего мира. Лично он, фон Шлоссер, никогда не наденет тирольскую шляпу с перышком и короткие шортики на помочах, в посконном альпийском вкусе. А ведь большинство бургомистров, насмотревшись телевизионных речевок, давно сменили приличные костюмы на подобные наряды. Хотят понравиться Герхардту – дурачье!
